Творческое наследие часть 1. (Чехов А. П.)

Чехов, утверждал Максим Горький, «овладел своим представлением жизни и таким образом стал выше ее. Он освещает ее скуку, ее нелепости, ее стремления, весь ее хаос с высшей точки зрения». Трудно найти более точное определение коренной особенности не только творческого дарования, но и личности Антона Павловича Чехова.

В рассказе «Припадок», характеризуя своего героя, Чехов писал: «Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант — человеческий.

Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще. Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль».

Чехов сам был поразительно щедро наделен этим редким талантом. Как и талантом улавливать источники людских страданий. В связи с этим человеческий талант писателя наиболее полно проявлялся в его поразительной чуткости к несправедливости, в непримиримом к ней отношении. В сфере как личного, так и общественного бытия. Отсюда и произрастала его требовательность к людям. И к обществу в целом, и к каждому человеку. К себе в первую очередь. От начала до конца это было требование справедливости.

Чеховское представление жизни, о котором писал Горький, менялось, становясь с годами все более глубоким. Непрерывно обогащалось новым историческим, социальным и философским содержанием и понятие о справедливости в творчество Чехова. Но сам критерий справедливости всегда оставался фундаментальной основой суждений писателя о жизни и людях. В этом, может быть, и состоит секрет гармонической цельности его личности личности писателя, человека, гражданина.

Человеческий талант Чехова проявился очень рано — задолго до начала его творческой деятельности — прежде всего в отношении будущего писателя к своим близким.

Сын мелкого разорившегося лавочника, Антоша испытал много унижений и лишений. Позже у него будут изредка прорываться весьма горькие слова о своем детстве, проведенном в Таганроге, — о деспотизме отца, об установленном пм в семье религиозном воспитании, в результате чего сыновья Павла Егоровича постоянно чувствовали себя маленькими каторжницами.

Дежурство в холодной промозглой лавке, бесконечные спевки в церковном хоре, длинные церковные службы, изнурительная зубрежка в гимназии, упылые чинуши учителя — прототипы Беликовых, Кулыгиных и других похожих на них героев чеховских пьес и рассказов. А вокруг — казалось бы, беспросветное царство бездумного мещанского бытия. Однако для Чехова все ото пе было так одноцветно мрачно.

Да, оп пе питал добрых чувств к тем порядкам в семье, которые установил отец. Но, в отличие от старшего брата Александра, Антон но забывал о чадолюбии своих родителей, о доброте матери, о стремлении отца из последних средств дать своим детям образование. Он нашел в себе нравственную силу быть к ним справедливым. И когда отец разорился и вынужден был бежать от долгов в Москву, не старший брат, а Антон — еще не доучившийся гимназист — стал опорой всей семьи.

И так было до конца дней Антона Павловича. Все его братья строили свою жизнь как могли. Но именно свою. Независимо от других. Чехов же и юношей, и в последующие годы каждый свой шаг сообразовывал с интересами семьи, безропотно неся на своих плечах все связанные с этим заботы, и прежде всего бремя непомерного труда — труда, казалось бы, сверх человеческих сил. Так было и тогда, когда он понял, что болен туберкулезом, — болезнью в тех условиях чаще всего неизлечимой. Во всяком случае, при том образе жизни, который он добровольно избрал для себя, — болезнью безусловно роковой. Поняв ото, Чехов просто раз и навсегда запретил себе не только говорить, по даже думать о своей болезни.

II никто не догадывался об этом. Даже близкие. Да и как было догадаться, если был он всегда жизнерадостен, радушен, гостеприимен?

В чем же секрет этой нравственной силы? Думается, именно в умении видеть и светлые стороны жизни.

С годами эти особенности чеховского взгляда па действительность отольются в стройную систему взглядов. Вначале же это было стихийное проявление его человеческого таланта. Таланта и абсолютного духовного здоровья — великого дара, полученного им от его предков — крепостных мужиков, сумевших вырваться из неволи задолго до отмены крепостного права.

С юных лет присущи были Чехову также деловая собранность, строгий самоконтроль. Это и позволило ему так много сделать уже в Таганроге для развития своего таланта. А помощниками были книги.

У него не было наставников, которые руководили бы кругом его чтения. И все же он сумел сделать чтение подлинной школой самовоспитания. И, судя даже по тем скудным материалам, которыми мы располагаем, уже к концу гимназии юноша безошибочно ориентировался в проштудирован-пой им литературе. Слово «проштудировал» не случайно. В одном из своих таганрогских писем он так и пишет, что прочел такую-то книгу <чБвчер Стоу) С научной целью».

Ужо там — в Таганроге — начинает проявляться и художнический, писательский талант Чехова. Он увлекается театром, с успехом выступает как актер в спектаклях любительского театрального кружка, пишет для лого театра сценки. Позже выпускает юмористическую газету «Заика» и посылает ее в Москву братьям. Уже в это время, судя по всему, старший брат Александр пристраивает в юмористические журналы «мелочишки», которые получает из Таганрога от Антона.

Получал Александр от брата и драматические сочинения. Водевили, написанные в те годы Чеховым, судя по всему, безвозвратно утрачены. Зато уцелела большая пьеса, дошедшая до нас без заглавия. Видимо, это и есть «Безотцовщина», критический разбор которой содержится в письме Александра от 14 октября 1878 года. Антон в это время учился в последнем классе гимназии.

Удивительная это пьеса. Во многом наивная и неумелая, она вместе с тем впервые поднимает ряд проблем, к которым Чехов будет обращаться потом на протяжении всего своего творческого пути.

В связи с пьесой без названия есть основание еще раз упомянуть о роли книги в становлении чеховского таланта. Судя даже по тем скудным сведениям, которыми мы располагаем, Чехов уже в то время склоняется перед величием Шекспира. Склоняется и тут же — в этом одна из его характернейших черт — ставит перед собой дерзостную задачу: создать современного героя шекспировского плана. В самом деле, вдумываясь в образ центрального персонажа юношеской пьесы Чехова — Платонова, невольно приходишь к мысли, что юный драматург не только стремился продолжить одну из важнейших тем русской литературы XIX века — тему лишнего человека. Рисуя своего героя, воплощающего, по мысли автора, идейную бескрылость и неопределенность современного общества, начинающий писатель явно пытался создать образ современного Гамлета.

Вот с таким духовным багажом приехал Чехов в 1879 году в Москву, чтобы стать студентом медицинского факультета Московского университета.

Нет сомнения, выбор этот сыграл существенную роль в судьбе писателя. И не только в том смысле, что последующая врачебная практика повседневно обогащала его знанием жизни. В университете окончательно сложилось его убеждение, что «вые материи нет ни опыта, ни знаний», а его врожденный оптимизм и жизнелюбие выросли в последовательную систему взглядов, основой которой явился исторический оптимизм.

В условиях господства народнической субъективной социологии, массовых увлечений различными утопическими социально-философскими учениями и поветриями чеховский материализм и исторический оптимизм окапались бесценным достоянием, которое надежно оберегало его от многих иллюзий и заблуждений общественной мысли конца XIX века.

В 1889 году в наброске автобиографии Антон Павлович писал: «Уже па первом курсе (Московского университета.— Г. В.) стал печататься в ежедневных журналах и газетах, и эти занятия литературой уже в начале восьмидесятых годов приняли постоянный, профессиональный характер».

Сказано спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. Между тем это был один из самых сложных периодов в жизни и творчестве писателя, когда его талант — писательский и человеческий — не только с честью выдержал самое серьезнейшее испытание, по и проявил себя во всей своей мощи.

Литературная работа, ставшая для Чехова профессиональной, не только плохо оплачивалась и требовала каторжного труда. Она была и мало уважаема. Мир художественной литературы, писательского престижа был для газетчиков далекой, недосягаемой сферой.

Правы, обычаи и требования в этой газетно-журнальной среде были весьма неприглядны. К счастью, Чехов несколько не заблуждался на сей счет. И письме к брату Александру в 1883 году, дав газетчикам, с которыми он повседневно общается («рукопожимает»), убийственную характеристику, Чехов далее пишет: «Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя... Я газетчик, потому что много пишу, но это временно... Оным не умру».

Нет сомнения, это были потаенные планы и надежды, которые молодой писатель не раскрывал даже своим самым близким людям. И не случайно. Если бы его соратники по перу прослышали о них, то несомненно признали бы их смехотворно несерьезными. Да и был ли сам Чехов вполне уверен в их осуществимости? Ведь он до конца дней своих чрезвычайно скромно оценивал масштабы своего дарования. Скорее всего он и с самим собой не рассуждал па эту тему. Просто уже с первых своих шагов в литературе он работал пе как ремесленник, а как писатель.

Да, оп писал по заказам. Писал к сроку. Писал бесчисленное количество таких «мелочишек», в которых невозможно было сколько-нибудь впечатляюще проявить свою индивидуальность, свой талант. Кроме того, он действительно только начинал свой творческий путь. Только принимался за учебу писательскому мастерству. Но именно тут-то и сказывались в полной мере масштабы его дарования.

Когда вдумываешься в те условия, в которых начинал свой творческий путь Чехов, удивляешься пе тому, что он написал немало произведений, которые позже беспощадно браковал. Удивительно, как рано из-под его пера стали выходить подлинные жемчужины, произведения, и сегодня поражающие пас своим совершенством.

Если оставить в стороне надписи над юмористическими картинками, перепутанные объявления и всякого рода другие, как их называл Чехов, «мелочишки», а также ряд опытов в крупных жанрах — типа приключенческого романа с продолжением для газеты, пространных лирических повестей, которые так и остались опытами, то основным жанром раннего творчества писателя следует признать короткий рассказ. Реже это сюжетный рассказ-анекдот, чаще всего — рассказ-сценка. Жанр вполне традиционный. Самый популярный в юмористической беллетристике 80-х годов. Заслуга Чехова состояла в том, что он вдохнул в него новую жизнь, показал такие ею богатейшие возможности, о которых и не подозревали пи читатели, ни популярные авторы подобных рассказов, даже наиболее одарённые из них.

В чем же секрет чеховского открытия? С точки зрения формы он внешне весьма традиционен и даже, как это ни покажется странным, стереотипен. Как правило, это краткая экспозиция. «Было двенадцать часов ночи. Митя Кулдаров, возбужденный, взъерошенный, влетел в квартиру своих родителей и быстро заходил по всем комнатам». Еще две столь же скупых строки —и краткое описание места и обстановки последующего действия в рассказе «Радость» закончено. А дальше начинается сама сценка, в процессе которой, как и в драматическом произведении, персонажи обмениваются репликами и совершают какие-то поступки. Авторское описание, авторское комментирование поступков и реплик героев сводится к минимуму и но своей функциональной роли напоминает несколько расширенные ремарки в пьесе.

Если говорить о росте писательского мастерства Чехова, то оно выражалось прежде всего в том, что он все решительнее отказывался от авторского многословия, авторского балагурства, которым в первое время отдавал весьма обильную дань, как бы не веря, что сама сценка будет достаточно выразительна. В таком направлении велась и доработка им своих рассказов уже в 80-е годы. Центр тяжести неизменно переносился на саму сценку, а текст от автора всегда резко сокращался, делался предельно скупым и эмоционально сдержанным.

Такая структура чеховских рассказов и объясняет давний интерес к ним актеров, режиссеров, инсценировщиков. Да и сам Чехов большинство водевилей написал на основе своих же рассказов.

Есть еще один неизменный конструктивный принцип чеховских рассказов. О нем Антон Павлович в шутливой форме упоминает в 1887 году в связи с работой над пьесой «Иванов»: «Каждое действие я оканчиваю, как рассказы: все действие веду мирно и тихо, а в конце даю зрителю по морде».

Опираясь уже па свой творческий опыт второй половины 80-х годов, Чехов напишет в 1889 году: «Повесть, как и сцена, имеет свои условия. Так, мне мое чутье говорит, что в финале повести или рассказа я должен искусственно сконцентрировать в читателе впечатление от всей повести...»

Применительно к рассказу-сценке внешне это было требование неожиданности как средства создания необходимого комического эффекта. В той или иной степени все ранние рассказы Чехова кончаются чем-то ошеломляюще неожиданным и поэтому смешным. Рассказ «В цирюльне». Герой рассказа, стригущийся у парикмахера, сообщает ему, что отдал свою дочь, которую сватал парикмахер, замуж за другого. Кончается же рассказ сообщенном, что в результате герой остался с головой, остриженной наполовину. Несостоявшийся зять бесплатно стричь отказался, а платить деньги за стрижку герою не позволяет характер. В рассказе «Торжество победителя» речь идет о том, как выбившийся в чины Козулин измывается над бывшим споим начальником и другими своими подчиненными. И когда издевательство достигает апогея, когда один из гостей Козулина, от лица которого идет рассказ, и его престарелый папаша вынуждены бегать вокруг стола и петь петухом, следуют две финальных строки: «Я бегал и думал: «Быть мне помощником письмоводителя!» В рассказе «Капитанский мундир» заказчик не только но отдает портному деньги за сшитый мундир, но и избивает его. Увидя это, жена портного обомлела. Но когда она со страхом подошла к мужу, то увидела на его лице блаженную улыбку. Рассказ кончается умиленным монологом портного, славящего таких вот настоящих господ, как его заказчик.

И так везде. Всегда неожиданно и потому комично. Даже в такой жанровой сценке, как «Налим». Столько усилий было потрачено, столько все новых людей трудилось, чтобы извлечь из-под коряги засевшего там налима! Наконец — радость! Поймали! Но именно тут-то и наступает чеховский финал: «Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх, и рыболовы слышат сильный плеск... Все растопыривают руки, но уже поздно: налим — поминай как звали».

Такова структурная схема раннего чеховского рассказа, которая, однако, при всей ее неизменности, позволяет писателю создавать произведения, бесконечно разнообразные по содержанию. А вместе с тем весьма различные по жанру —от безобидных юморесок типа «Налима», «Лошадиной фамилии» до таких сатирических рассказов огромной обобщающей силы, как «Унтер Пришибеев».

Во всем этом сказывался не только писательский талант Чехова, но и его видение мира, чеховское суждение о нем, чеховский человеческий талант.

Талант писательский можно загубить, даже и не заметив того, разменять его на мелочи. Как бы ни корил себя Чехов, когда к нему пришло признание, за то, что много отдал сил литературной поденщине, за то, что якобы недостаточно уважительно относился к своему дарованию, на деле он сумел в эти годы многописания сделать удивительно много для могучего расцвета своего таланта.

|| Далее