Анализ стихотворения Лермонтова. Часть 6. (Лермонтов М. Ю.)

<К портрету старого гусара> («Смотрите, как летит, отвагою пылая...») (с. 168).— Стихи к рисунку, изображающему скачущего на коне полковника лейб-гвардии Гусарского полка (с 1837 г.) Николая Ивановича Бухарова (1799—1862), однополчанина Лермонтова. Рисунок сделан гусаром А. Н. Долгоруким. Под рисунком — авторизованная копия стихотворения Лермонтова, подпись поэта и написанная им дата.

<К Н.

И. Бухарову> («Мы ждем тебя, спеши, Буха-ров...») (с. 168).— Написано, по-видимому, одновременно с четверостишием «<К портрету старого гусара>», также относящимся к Бухарову и датированным Лермонтовым 1838 г. Столетья прошлого обломок... Пиров и битвы гражданин.— Парафраза из стихотворения Пушкина «Моя родословная» (1830).

<А. Г. Xомутовой> («Слепец, страданьем вдохновенный...») (с. 169).— Обращено к Анне Григорьевне Хомутовой (1784—1856), сестре генерала Михаила Григорьевича Хомутова (1795—1864), командира лейб-гвардии Гродненского полка. Стихотворение, по-видимому, относится ко времени службы Лермонтова в гродненских гусарах (1838 г.). Слепец, страданьем вдохновенный, Вам строки чудные писал...— Поэт Иван Иванович Козлов, двоюродный брат А. Г. Хомутовой, горячо ее любивший, посвятил Хомутовой стихи «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки», вдохновленные встречей с ней после более чем двадцатилетней разлуки. В это время (1838 г.) Козлов был уже тяжело болен и слеп. И я, поверенный случайный Надежд и дум его живых...— Лермонтов часто бывал у Хомутовых. В одно из таких посещений Анна Григорьевна показала поэту посвященные ей стихи Козлова. Глубоко тронутый ими Лермонтов попросил разрешения взять рукопись й вскоре вернул ее вместе со своим стихотворением.

Вид гор из степей Козлова (с. 170).— Вольный перевод одноименного стихотворения А. Мицкевича из цикла «Крымские сонеты» (1825). К творчеству Мицкевича Лермонтов больше не обращался. Написано в период службы Лермонтова в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку по подстрочнику, сделанному однополчанином поэта корнетом Николаем Александровичем Краснокутским (1819—1891). Другим источником для Лермонтова послужил перевод стихотворения, выполненный в 1828 г. И. И. Козловым; Лермонтов взял за образец его размер и строфику и даже повторил некоторые неточности, в том числе неверный перевод польского «1ипа» (зарево) как «луна». Козлов (Гёзлев)—старинное название Евпатории. Застывших волн... твердыни — Крымские горы; самая высокая их точка — Чатырдаг. Иль дивы, словом роковым, Стеной умели так высоко Громады скал нагромоздить...—В польском тексте самим Мицкевичем сделано примечание, разъясняющее значение слова «Diwy» — «злые гении, некогда царствовавшие на земле, потом изгнанные ангелами и ныне живущие на краю света за горою Каф». В переводе Козлова упоминания о «дивах» нет.

Казачья колыбельная песня (с. 171).— Сохранился список стихотворения, сделанный бабушкой Лермонтова Елизаветой Алексеевной Арсеньевой для А. М. Верещагиной и посланный ей в Штутгарт в письме от 23 ноября 1838 г.—по случаю рождения дочери Верещагиной Елизаветы. По преданию, написано под впечатлением «баюкашной» песни казачки, которую Лермонтов слышал в станице Червленой на Тереке (по другим данным — в станице Ста-ромышастовской па Кубани).

Поэт («Отделкой золотой блистает мой кинжал...») (с. 172).— Твой стих, как божий дух, носился над толпой... Во дни торжеств и бед народных.—- Отзвук декабристских представлений о поэте как о народном вожде, пробуждающем в согражданах стремление к свободе.

«Это случилось в последние годы могучего Рима...» (с. 174).— Незаконченное произведение, стилизованное под раннехристианскую легенду. Написано гекзаметром без цезур — тем же размером, что и повесть в стихах В. А. Жуковского «Ундина», которая впервые вышла в свет отдельной книгой в 1837 г. («Ундина, старинная повесть, рассказанная в прозе бароном Ламот Фуке, на русском в стихах В. Жуковским». СПб., 1837) и в самом начале 1838 г. была подарена автором Лермонтову. Вероятно, в это же время было начато и лермонтовское стихотворение, повторившее стиховую форму «Ундины». Царствовал грозный Тиверий и гнал христиан беспощадно.— Лермонтов здесь неточен: во времена императора Тиберия (14—37 гг. н. э.) гонений на христиан еще не было.

«Ребенка милого рожденье...» (с. 175).— Написано в конце февраля или в марте 1839 г. при известии о рождении сына у Алексея Александровича Лопухина (1813—1872)—друга университетской поры.

<А. А. Олениной> («Ах! Анна Алексевна...») (с. 175).— Написано в альбом Анне Алексеевне Олениной (1808—1888), младшей дочери историка, художника, президента Академии художеств А. Н. Оленина, в день ее рождения 11 августа 1839 г.

Не верь себе (с. 176).— Поэтическая декларация1 Лермонтова, итог его размышлений о судьбах развития современной поэзии, ее общественной значимости, о характере взаимоотношений художника и «толпы». Непосредственным предшественником Лермонтова в обращении к этим традиционным для русской поэзии темам явился Пушкин. Эпиграф взят из «Пролога» к «Ямбам» О. Барбье. Первый стих изменен: вместо «Que me font» («Какое мне дело») у Лермонтова «Que nous font» («Какое нам дело»).

<Из альбома С. Н. Карамзиной> («Любил и я в былые годы...») (с. 177).—Обращено к Софье Николаевне Карамзиной (1802—1856), старшей дочери писателя и историка Н. М. Карамзина, хозяйке известного литературного салона, где бывали А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский, А. С. Хомяков, Е. П. Ростопчина и др. Карамзина была дружна с Лермонтовым, его поэтический талант сравнивала с «блестящей звездой», которая «восходит на нашем ныне столь бледном литературном небосклоне». 26 июня 1839 г. Лермонтов написал в альбом С. Н. Карамзиной стихи. Хозяйке альбома они не понравились; об этом известно из письма Карамзиной к ее сестре Екатерине Николаевне Мещерской (1806—1867): «Я давно уже дала ему (Лермонтову.—И. Ч.) свой альбом, чтобы он в него написал. Вчера он мне объявляет, «что когда все разойдутся, я что-то прочту и скажу ему доброе слово». Я догадываюсь, что речь идет о моем альбоме, — и в самом деле, когда все разъехались, он мне его вручает с просьбой прочесть вслух и, если стихи мне не понравятся, порвать их, и он тогда напишет мне другие. Он не мог бы угадать вернее! Эти стихи, слабые и попросту скверные, написанные на последней странице, были ужасающе банальны: «он-де не осмеливается писать там, где оставили свои имена столько знаменитых людей, с большинством из которых он не знаком; что среди них он чувствует себя как неловкий дебютант, который входит в гостиную, где оказывается не в курсе идей и разговоров, но он улыбается шуткам, делая вид, что понимает их, и наконец, смущенный и сбитый с толку, с грустью забивается в укромный уголок» — и это все». «Я, —продолжает С. Н. Карамзина— вырвала листок и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он их подобрал и сжег над свечой... Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать что-нибудь другое, так как теперь задета его честь». Альбом Карамзиной не сохранился, однако в свое время он был изучен Б. Л. Модзалевским; Модзалевский обнаружил в альбоме только одно стихотворение Лермонтова; это и был публикуемый в настоящем томе текст: по-видимому, именно он был написан Лермонтовым взамен уничтоженного.

...Смирновой штучку, фарсу Саши И Ишки Мятлева стихи...— Упомянуты А. О. Смирнова (о ней см. в примечании к стихотворению «А. О. Смирновой» на с. 688, Александр Николаевич Карамзин (1815—1888), сын Н. М. Карамзина от второго брака, И поэт Иван Петрович Мятлев (1796—1844).

Три пальмы (с. 178).—Соотносится с IX «подражанием Корану» А. С. Пушкина («И путник усталый на бога роптал., .») — по линии сюжета, ориентальной окраске, характеру строфики и стиха. Фарис (а р а б с к.) — всадник, наездник.

Молитва («В минуту жизни трудную...») (с. 179).—По свидетельству А. О. Смирновой, написано для княгини Марии Алексеевны Щербатовой (урожд. Штерич; 1820—1879), которой Лермонтов был увлечен в 1839—1841 гг.: «Машенька велела ему молиться, когда у него тоска. Он ей обещал и написал эти стихи». Имя Щербатовой называли к связи с разговорами о дуэли Лермонтова с Эрнестом де Барантом (1818—1859), атташе французского посольства, сыном французского посла А. Г. П. Баранта.

Дары Терека (с. 180).— Навеяно гребенским казачьим фольклором, сказами и народными песнями о Тереке.

Памяти А, И. Одоевского (с. 182).—Обращено к Александру Ивановичу Одоевскому (1802—1839), поэту-декабристу, близкому другу Лермонтова. После десяти лет сибирской каторги и ссылки Одоевский был переведен на Кавказ в Нижегородский драгунский полк, где служил Лермонтов. Знакомство Одоевского с Лермонтовым относится либо к 8—10 октября 1837 г. (в Ставрополе), либо к ноябрю того же года (в Грузии). Стихотворение написано в связи со смертью Одоевского, умершего от лихорадки 15 августа 1839 г. Я знал его: мы странствовали с ним В горах востока...— Существует версия о совместной поездке Лермонтова и Одоевского по Кавказу. Он был рожден для них, для тех надежд... И свет не пощадил — и бог не спас! — Повторение с изменениями второй строфы «Когда твой друг с пророческой тоскою» и начала стихотворения «Он был рожден для счастья, для надежд». В строфах 3—5 — текстуальные совпадения с поэмой «Сашка».

<Э. К. Мусиной-Пушкиной> («Графиня Эмилия...») (с. 184).—Обращено к известной своей красотой графине Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной (урожд. Шернваль; 1810—1840).

«Как часто, пестрою толпою окружен...» (с. 184).— Написано под впечатлением новогодних празднеств под новый 1840 год. На одном из балов в Дворянском собрании Лермонтова видел Тургенев. Рассказ об этой встрече вошел в «Литературные и житейские воспоминания»: «На бале Дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки ... и т. д.»

«Посреди небесных тел...» (с. 186).— Поэтическая шутка, вписанная 16 мая 1840 г. в альбом поэтессы и переводчицы Каролины Карловны Павловой (урожд. Яниш; 1807—1893). Лермонтов посещал салон Павловой в мае 1840 г., задержавшись в Москве по дороге на Кавказ.

<М. А. Щербатовой> («На светские цепи...») (с. 186).— Обращено к М. А. Щербатовой (о ней см. примечание к стихотворению «Молитва» («В минуту жизни трудную...»). Но юга родного На ней сохранилась примета...— М. А. Щербатова была украинкой по происхождению. Импульсом к созданию стихотворения, возможно, послужило напечатанное в 1839 г. в «Отечественных записках» стихотворение Е. П. Гребенки «Признание»: Украина изображается в нем в аллегорическом образе женщины.

«Есть речи — значенье...» (с. 187).—Стихотворение известно в трех редакциях. Первый вариант записан 4 сентября 1839 г. в альбом Марии Арсеньевны Бартеневой (1816—1870), фрейлины, сестры П. А. Бартеневой (о П. А. Бартеневой см. в примечании к стихотворению «Слышу ли голос твой...» на с. 680), знакомой М. Ю. Лермонтова. В альбомной редакции после 8-го стиха следовали строфы:

Надежды в них дышут,

И жизнь в них играет...

Их многие слышут,

Один понимает.

Лишь сердце родного

Коснутся в день муки

Волшебного слова

Целебные звуки;

Душа их с моленьем,

Как ангела, встретит,

И долгим биеньем

Им сердце ответит.

Вторая редакция была напечатана в журнале «Отечественные записки» (1841, № 1). Стихотворение Лермонтов сам передал редактору А. А. Краевскому, приехав из Царского Села в Петербург. Текст третьей редакции, под заглавием «Волшебные звуки», известен по публикации в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (кн. 2, СПб., 1846). Первые две строфы совпадали с текстом первой публикации (кроме 6-го стиха, который был дан по альбомной записи). В дальнейшем тексте соединились строфы первой и второй редакций:

Их кратким приветом,

Едва он домчится,

Как божпим светом

Душа озарится.

Средь шума мирского

И где я ни буду,

Я сердцем то слово

Узнаю повсюду;

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу,

И брошусь из битвы

Ему я навстречу.

Надежды в них дышат,

И жизнь в них играет, —

Их многие слышат,

Один понимает.

Лишь сердце родного

Коснутся в дни муки

Волшебного слова

Целебные звуки,

Душа их с моленьем,

Как ангела, встретит,

И долгим биеньем

Им сердце ответит.

...Из пламя и света Рожденное слово.— Эти строки были отмечены Краевским как грамматическая неточность. По воспоминаниям писателя и мемуариста И. И. Панаева (1812—1862), свидетеля разговора Лермонтова с Краевским, поэт пытался исправить «маленький грамматический промах, неправильность» в этом стихе («пламя» вместо «пламени» в родительном падеже), но не нашел соответствующей замены.

Назад || Далее