Рецензия к роману Стоик. Оплот Часть 2 (Драйзер Теодор)

Драйзер утверждал, что в трагедии Клайда и других повинно общество, внушившее им ложные понятия о ценностях, и не только утверждал, но блистательно показал, как это происходит. «Американская трагедия» была необходимым этапом в творческой эволюции писателя, ибо в этом романе он ответил на вопрос «кто виноват?» и, следовательно, мог теперь обратиться к поискам ответа на вопрос «что делать?».

Драйзер вернулся к работе над «Оплотом» и «Стоиком» в самом конце 30-х, а может быть, в начале 40-х годов с твердым намерением не отступаться, покуда обе рукописи не увидят свет.

Отсюда следует, что 30-е годы сыграли важную роль в эволюции творческого сознания писателя и, соответственно, в судьбе его последних книг.

Существует распространенное представление, будто в 30-е годы Драйзер отказался от художественного творчества, оставил характерные для него опыты философско-эстетического осмысления действительности и целиком погрузился в насущные задачи общественно-политической борьбы, ограничив собственную литературную деятельность сферой публицистики. Такое представление небеспочвенно. Драйзер и в самом деле с головой погрузился в проблемы кризиса и Великой Депрессии, оказался вовлечен во многие события, связанные с подъемом забастовочного движения в США. Он совершал поездки в районы, охваченные стачками, писал очерки, статьи, произносил речи, пытался объединить писателей в поддержку американского пролетариата. Стремясь понять происходящее, он начал усиленно читать Маркса и, естественно, заинтересовался практической деятельностью компартии США. Активизация фашизма в Европе и в Америке побудила его к энергичным антифашистским выступлениям, о которых нам уже приходилось говорить выше.

Напомним, что Драйзер был уже далеко не молод. В 1931 году ему исполнилось шестьдесят лет. Американская интеллигенция смотрела на него как на своего лидера, патриарха, живую совесть американского народа, и он с достоинством нес свое бремя.

Есть, однако, и еще одна сторона в деятельности Драйзера 30-х годов, не привлекающая к себе внимания со стороны критиков и биографов. Она не менее важна, чем публицистические выступления писателя, и помогает нам понять логику его художественного мышления в последние годы жизни. Речь идет о философских штудиях, о долгих часах, проведенных в тиши собственного кабинета и посвященных чтению и размышлениям на темы, казалось бы не имеющие отношения к горячим будням 30-х годов. Никто не видел Драйзера в эти часы, и для биографов они как бы не существуют. Но имеются неопровержимые свидетельства того, что они были1, эти часы, и занимали важное место в жизни писателя. К числу таких свидетельств отнесем, например, небольшую по объему книжку «Негаснущие мысли Генри Торо», потребовавшую длительной подготовительной работы. Книга вышла в 1939-м и почти не обратила на себя внимания. Она и по сей день остается в числе наименее известных творений Драйзера2. Некоторые критики, авторы толстых монографий (к примеру, Ф. Гербер), считают возможным вовсе не упоминать об этом труде. Это несправедливо, но, в общем, понятно. Драйзер опоздал с публикацией «Мыслей Торо» лет на десять.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление и вернуться мыслью назад, к началу 20-х годов, то есть ко времени, когда писатель работал над «Американской трагедией», иначе непонятен останется смысл и характер нравственно-философских его исканий последнего периода.

В 1918 году окончилась первая мировая война, в которой все участники претендовали на то, что воюют за свободу, демократию, национальное достоинство, идеалы гуманизма. На самом же деле то была «война империалистическая, т. е. ведущаяся капиталистами из-за господства над миром, из-за дележа добычи капиталистов, из-за выгодных рынков финансового, банкового капитала, из-за удушения слабых народностей»1. Новое поколение американских писателей (многие из них непосредственно участвовали в сражениях на европейском театре военных действий) пережило жестокую внутреннюю катастрофу, случившуюся в тот момент, когда пришло понимание подлинного смысла войны и ее целей. Они осознали, что ни в самой войне, ни в ее целях не было ничего «идеального», что она явилась порождением существующего порядка вещей, неизбежным следствием социальной организации мира. В их представлении все предшествующее экономическое, политическое, идеологическое развитие фатальным образом вело к вселенской бойне. Отсюда презрение к традиционным ценностям, понятиям, философским представлениям о смысле бытия, с каким мы сталкиваемся в книгах так называемого «потерянного поколения».

В свете сказанного совершенно понятной становится идеологическая ломка, происходившая на рубеже 10-х и 20-х годов. До войны американское сознание было ориентировано на буржуазно-демократическую идеологию и просветительную этику. Благородное прошлое страны воплощалось в монументальных фигурах отцов-основателей — Вашингтона, Джефферсона, Адамса, Хэнкока, а родоначальником американской науки, нравственности и житейской мудрости почитался Франклин. После войны началось разрушение святынь, бурный процесс переоценки привычных, устоявшихся духовных ценностей, в том числе ценностей морально-философского и социально-нравственного характера. В ходе этого процесса литературная молодежь искала опоры в прошлом, и, естественно, взоры ее обратились к наследию романтиков — первых бунтарей и нонконформистов в истории американской культуры, протестовавших против деляческой философии, утилитарной этики, социального неравенства и несправедливости. Концепция романтического гуманизма, разработанная философами и писателями середины XIX столетия, оказалась неожиданно актуальной, ибо в центре ее стояла неповторимая человеческая личность.

В 20-е годы началось так называемое «романтическое возрождение». Американцы открывали заново полузабытые и вовсе забытые имена, многотысячными тиражами переиздавались сочинения Ирвинга, Купера, Мелвилла, Готорна. По ним снимались кинофильмы и ставились спектакли. Появились десятки монографий и сотни статей, посвященных писателям-романтикам. Но самое существенное, пожалуй, состоит в том, что романтические идеи, концепции, художественные приемы стали органично входить в современную реалистическую литературу, порождая и новый взгляд на мир, и- новую художественную систему. Критика не очень уверена, как определить своеобразную методологию американской литературы 20-х годов. Предлагаются разные, не очень удачные, варианты, в том числе, например, «романтический реализм». Важно, однако, не название, а существо дела. А существо заключается в том, что в творчестве многих американских писателей указанной поры (Ш. Андерсон, Ф. Скотт Фицджеральд, Э. Хемингуэй, Т. Вулф, молодой У. Фолкнер и др.) отчетливо ощущается мощное влияние романтической идеологии и в первую очередь романтической этики и эстетики.

Мог ли Драйзер, всегда находившийся в гуще литературной жизни Америки, остаться в стороне от этого движения? Разумеется, нет! Но Драйзер оставался Драйзером. «Старый Теодор» не торопился, и тому были свои причины. Во-первых, он и в самом деле был немолод, на шестом десятке, и у него уже не было прежней энергии; во-вторых, он был поглощен работой над «Американской трагедией», которую завершил в 1925 году; в-третьих, массу времени у него поглощала общественная деятельность, бурная, разнообразная и утомительная (сюда мы относим и многочисленные публицистические выступления писателя). Но есть еще один момент, может быть самый существенный для понимания причин, по которым Драйзер впервые очутился не во главе движения, а, так сказать, в его хвосте. Он понял, что романтическое искусство оказалось столь привлекательным для послевоенной Америки именно потому, что было выразителем определенной идеологии, включая сюда религию, философию и науку. Потому-то он, в отличие от многих, обратился к изучению не столько романтической литературы, сколько романтического естествознания (что было ему нетрудно в связи с позитивистскими убеждениями его молодости), трансцендентальной философии и религиозных верований, соотносящихся с трансцендентальной этикой Эмерсона и Торо. А это было делом куда более сложным и трудоемким, чем воскрешение романтической эстетики и литературной традиции.

Вот так и получилось, что Драйзер «отстал» от времени, хотя, по правде говоря, он и тут оказался впереди многих, ибо глубокое изучение философского наследия романтиков и американской религиозной традиции, с ним связанной, началось несколько позже. К сожалению, мы не располагаем полной информацией о том, каких философов, теологов и ученых штудировал писатель в 30-е годы, но, бесспорно, в их числе были трансценденталисты Эмерсон, Торо, Паркер и Олкотт, идеолог унитарианства Чаннинг, основатели квакерства Дж. Фокс и Дж. Вулмэн. Через трансценденталистов Драйзер познакомился с во сточными религиозными мифами, особенно с индийскими. Возможно, что интерес к индийской культуре был связан у него с широкой популярностью Ганди, который, как известно, разработал свое учение о гражданском неповиновении и пассивном сопротивлении не без влияния теорий американского трансценденталиста Торо.

Все эти занятия понадобились Драйзеру, когда он почувствовал, что готов отправиться в поиск ответа на вопрос «что делать?», то есть на поиски принципов, следуя которым человек может надеяться прожить осмысленную, полезную и счастливую жизнь.

Напомним, что к этому времени Драйзеру было уже семьдесят лет, и он понимал, что на создание и исполнение новых оригинальных замыслов (что было бы, конечно, лучше всего) не хватит уже ни времени, ни сил. Тогда-то он и вернулся к рукописям двух романов, начатых более тридцати лет тому назад.

5

«Оплот» — последний из завершенных романов Драйзера, — по общему признанию, решительно отличается от прежних его эпических полотен. Он написан более строго и просто, без обычного для писателя увлечения деталями, подробностями, описаниями, побочными микро-сюжетами. Многие критики считают «Оплот» философским романом и видят в нем предсмертное credo Драйзера. Даже необычную стилистику романа они объясняют переменами в его мировоззрении. Во всяком случае, никто не возразил Сидни Ричмену, когда тот заявил, что «Оплот» — это роман, «по содержанию и стилю своему прочно привязанный к трансцендентальной традиции. Он ничем не обязан Герберту Спенсеру и всем обязан Торо и Джону Вулмэну». Неудивительно, что литературоведы исследуют этот роман почти исключительно как источник, позволяющий судить об эволюции философских взглядов писателя. О философских позициях позднего Драйзера будет сказано далее. Теперь же мы только заметим, что, хотя имеются достаточные основания, чтобы подходить к «Оплоту» как к произведению «с философией», такой подход будет все же недостаточен, ибо основной круг проблем, образующих содержание романа, относится к области социально-нравственной. Впрочем, согласимся, что характер постановки этих проблем в большой степени зависит от общефилософских принципов и воззрений писателя.

Драйзера по-прежнему волновал вопрос «что делать?», но существо вопроса несколько видоизменилось. Прежде писатель полагал решение этого вопроса возможным на общенациональном и даже общечеловеческом уровне: что делать нам всем, вместе взятым? Теперь же, возможно под воздействием идей Торо о революции индивидуального сознания как единственно эффективном пути преобразования общества, Драйзер переместил акцент, и вопрос приобрел новые очертания: что делать каждому отдельному человеку, чтобы прожить полезную и счастливую жизнь?

Ответ лежал на поверхности: вооружиться высокими, гуманными нравственными принципами, подчинить им свою жизнь и содействовать их распространению среди окружающих. Не правда ли, как просто! Раз, два!.. Однако Драйзер отлично понимал, что тут не «раз, два...», а почти неразрешимая задача. За высокими принципами дело не станет. А вот как отреагирует на них современное общество, в каком соотношении окажутся они с общепризнанными ценностями, представлениями, идеалами — это другой вопрос. И этот вопрос подлежал специальному изучению. Мы вправе поэтому рассматривать «Оплот» как художественный эксперимент, сознательно поставленный с целью решения указанной задачи.

Драйзер не был ни фантастом, ни утопистом. Он сделал своего героя — Солона Барнса — квакером, то есть членом религиозной протестантской секты, именовавшей себя «Обществом Друзей». Секта возникла еще в XVII веке в Англии, в эпоху буржуазной революции. Основателем ее был Джордж Фокс — ремесленник, проповедник, автор теологических трудов. В дальнейшем квакерство получило распространение в Америке благодаря деятельности Вильяма Пенна — основателя Пенсильвании и Джона Вулмэна — проповедника, автора «Дневника», ставшего настольной книгой всех последующих поколений квакеров в США. Характеризуя квакерство как религиозно-нравственную систему, следует отметить, что оно отличалось гуманностью, демократичностью, некоторым аскетизмом, умеренностью в удовлетворении первых потребностей человека (пища, одежда, жилье). Квакеры были противниками богатства, роскоши и всяческой суеты. Они были трудолюбивы, строги в обращении и охотно помогали друг другу. Впрочем, они помогали всем нуждавшимся в помощи. Характерная черта их традиционного отношения к людям — дружелюбие. Квакеры жили в постоянном и непосредственном контакте с богом, который являл себя через «Внутренний свет» в их душах. Они продолжали именовать себя «Обществом Друзей», и слово «друг» было для них привычной формой обращения. Характерная черта поведения квакеров на протяжении веков заключалась в том, что поступки их всегда соответствовали убеждениям. Недаром квакеры всегда были в первых рядах борцов за уничтожение рабства негров в Америке. В глазах многих американцев квакер был героической фигурой — перед лицом всеобщего неодобрения он отметал эгоистические интересы, отклонял выгоду как мотив для поступков, отказывался от утверждения себя через традиционные символы социального преуспеяния: одежду, собственность, деньги. С точки зрения квакера, накопление богатств было делом безнравственным и богопротивным. Драйзер не был религиозен, но всегда восхищался квакерами. Он хорошо знал сочинения Фокса и Вулмэна, выступал с лекциями в квакерских колледжах, затевал, хоть и не довел дело до конца, издание дневника Вулмэна с предисловием выдающегося поэта-квакера Дж. Уиттьера. В том, что писатель сделал своего героя квакером, был определенный смысл. Он мог трактовать нравственные принципы Барнса как идеальные, не греша при этом против исторических фактов и реальной жизни.

Назад || Далее