Мораль басни Волк и Ягненок и ее анализ (Крылов И. А.)

Басня «Волк и Ягненок» относится к ранним. Она написана в 1808 году и вошла в первую книгу, изданную год спустя — в 1809-м. На книгу откликнулся не один литератор. В их числе Жуковский. Но он не удостоил разбора этого, одного из совершеннейших (так полюбившихся читателю) произведений баснописца. Басня начинается с постулата, выраженного в предельно сжатой, афористической форме:

У сильного всегда бессильный виноват...

На эту тему и написана басня, призванная как бы иллюстрировать наперед заданное. Что подтверждается и местом «морали» в басне: она предшествует рассказу. Но что интересно и характерно: данное введение нельзя назвать моралью в строгом смысле слова.

Оно не поучает, не наставляет, не требует, оно не долженствование, а констатация факта, распространенного и всеобщего, о чем и спешит заявить автор.

Итак, виновность бессильного не мораль, не наставление, не нравственная теорема, требующая доказательства. Это — истина, и, если угодно, банальная. Доказывать ее не следует: она давно доказана историей, она — первое, что бросается в глаза при первом знакомстве с историей, и последнее, что нас провожает, когда мы расстаемся с последней страницей исторического сочинения.

Таким образом, крыловское «моралите» в данном случае выполняет троякую задачу.

Первое. Оно формулирует истину.

Второе. Утверждает ее всеобщность («тьма примеров»).

Третье. Заявляет, что эта истина носит конкретно-исторический характер.

Но отсюда проистекает и четвертая функция «моралите». Оно является неким эстетическим введением в теорию басни. Оно устанавливает родство басенного рассказа с историческим повествованием. Крылов наперед говорит об историзме басни, о реальности ее содержания, о жизненности своего рассказа, облаченного в форму басни. «Тому» История знает много примеров. Но мы не пишем Истории. Мы пишем Басню.

Таково теоретическое введение в популярную басню, истинность которой подтверждается Историей на каждом шагу.

Ягненка, пьющего из ручья, увидел голодный Волк. Он «на добычу стремится»... Пока что мы находимся в сфере естественной жизни животных. Это не басня. Здесь нет иносказания. Здесь царство естественности и необходимости. Голодный Волк хочет есть. Против этого возражать невозможно. Все живое должно жить, для этого оно должно питаться. Запомним: в начальных строках рассказа Крылова аллегория (еще не ставшая аллегорией, а являющаяся прямым и непосредственным изображением животных) рисует перед нами картину, очень естественную и необходимую, не способную никого удивить. Пока что это не Иван Крылов, а Альфред Эдмунд Брем, автор «Жизни животных». Но далее вступает в свои права Крылов. Волк не просто набрасывается на Ягненка. Для него — это целое дело. В канцелярско-бюрократическом, если не судебном смысле слова. Съесть, разорвать Ягненка может волк Альфреда Брема, волк с маленькой буквы. Крыловский Волк— Волк с большой буквы. Он не может так просто взять и съесть Ягненка. Он «заводит» на него дело в строгом соответствии с уставом и законом.

...«Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом

Здесь чистое мутить питье

Мое

С песком и с илом?».

Здесь уже аллегория выступает как аллегория, как иносказание, — Брем уже сыграл свою роль, он может уйти. И он уходит. Но роль, сыгранная им, велика. Жизнь животных, став аллегорической, перекинула мостик в иной мир, она нашла к нему дорогу и сблизилась с ним. И это сближение не механическое, не пространственное, оно идет по законам родства, по законам подобия. В чем и состоит функция и действительность аллегории, и ее разумность. Аллегория тогда действительна (и только тогда рождает басню), когда она естественна. Аллегория появляется и делает свое дело на пути отыскания родства и подобия миров. Если родство отыскано, аллегория рождает басню, и басня работает, говорит, рассказывает. Если нет — работа пропала впустую, аллегория сделала «бросовый ход», и басня молчит: ей нечего сказать.

Аллегорическая форма рассказа, родившаяся в процессе отыскания родства двух миров, является двуединой. Ее «составные» усиливают и обогащают друг друга. Но только в том случае, если найдена естественная полнота соответствия. А коли нет — басня разваливается, и никакой моралью ее не скрепить.

В Крылове удивляет не знающая границ сила отыскания родства и подобия в явлениях жизни. Его ассоциации скреплены намертво. Взаимозаменяемость художественных элементов басни полная. Аллегория настолько естественна, что она зачастую забывает о том, что она аллегория. В результате чего иносказания не замечаешь, оно ничем себя не обнаруживает. И рассказ льется в естественной непринужденности, хотя в нем соединены разнородные элементы... Из мира животных, где царят волчьи законы и «право» сильного, Крылов с помощью аллегории, отыскавшей подобие действительности, привел нас в мир человеческий, в мир людских отношений. Волк обвиняет, Волк завел «дело» на Ягненка и, не выслушав «подсудимого», уже объявил свой приговор — высшую меру: «Я голову с тебя сорву».

Это явное несоответствие «вины» и наказания, нежелание выслушать обвиняемого со всей наглядностью говорят о том, что судопроизводство ведется по каким-то другим, неписаным «законам» и «уставам». Но по законам естественным и необходимым, о чем мы узнали в самом начале басенного рассказа: Волк был голодным. И в данном случае писаные законы лишь прикрывают наготу волчьих отношений между людьми.

Не забудем, однако, что Крылов привел нас из одной сферы жизни в другую по мостику естественного уподобления и родства. Но куда же мы, собственно, попали, в какой мир?

Слушая Волка, мы уже несколько освоились в обстановке. Но вот заговорил Ягненок, после чего все прояснилось и спрашивать о чем бы то ни было надобность отпала.

«ниже по ручью

От Светлости его шагов я на сто пью».

Казалось бы, полнейшее, неопровержимейшее доказательство своей невиновности представил Ягненок. Но разве в этом было дело? События развиваются по законам необходимости, не имеющим ничего общего с «законами» и «уставами» «судоговорения» и судопроизводства: Волк был голоден, к тому же он имел силу, имел власть. Это и определяет дальнейшее.

«Да помнится, что ты еще в запрошлом лете

Мне здесь же как-то нагрубил;

Я этого, приятель, не забыл!»

Теперь уже ясно, куда мы попали. Идет «распеканция», маленького чиновника большим, «Светлейшим» сановником. «Распеканция», при которой все резоны, доводы, самые несомненные доказательства ровным счетом ничего не стоят. Картина изумительно верная и написана с раздирающей душу силой. Здесь маленький человек Гоголя и Достоевского, попавший в переплет, обрисован с головы до ног. И как обрисован!.. Да, здесь все ясно. Но неясно одно: куда делась аллегория? Где она запропастилась? Ведь в сцене-то ничего аллегорического нет! Она жильем взята из повседневности, где волчьего было больше, чем у самых матерых волков. Потому-то и исчезла аллегория. Она пропала, она спряталась, она как бы застеснялась, застыдилась и поспешила скрыться.

Аллегория исчезла. Все дальнейшее развивается но законам человеческой логики, которая превзошла логику волчьих законов и отношений.

...И опять Ягненок оправдался, вчистую:

«Помилуй, мне еще и от роду нет году».

Но и это несомненное не имело решительно никакого значения и смысла. Виновен он иль нет, ответчик он, истец ли —все равно. Волк голоден. Это решает. Все остальное — порядковый номер, папка, закон, разбор дела, устав, суд — формальности чистейшей воды. Но Светлейший без этого не может: ведь он же носитель, олицетворение закона и права. И комедия суда, разбор дела, продолжается:

...«Так это был твой брат».—

«Нет братьев у меня».

Опять полнейшая реабилитация. Но к чему и зачем она? Все оправдания только удлиняют проволочку, дело может длиться год, два, несколько лет — конец один, он заранее известен.

Наивный ягненок! Он даже не знает, как много значат при разборе «дела» родственные связи. Стоило бы Светлейшему закричать: «А как доводится тебе та овца, которая в запрошлом лете», — чтобы для обвинительного решения было достаточное основание. Бедный, наивный Ягненок. Но он может считать себя счастливым: перед смертью ему довелось узнать правду.

Волку наскучила комедия — затянувшийся разбор «дела». И он решил быстро его окончить.

...«Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Последняя аллегорическая деталь не нарушает небасенного реализма всей сцены. Эта деталь в свете и пропорциях целого уже не воспринимается как аллегорическая. Крылов ввел столь разительные реплики действительной жизни в свой рассказ, что они подчинили себе аллегорию, осветив ее дневным светом.

Аллегория басни Крылова (исчезая и появляясь в рассказе, она многозначна) не столько маскирует действительность иносказанием, сколько обличает ее. Точнее, маскируя, разоблачает. Нарисовав правдиво, без всяких недомолвок и иносказаний реальную жизненную ситуацию, которую будут разрабатывать многие наши писатели, Крылов аллегорической деталью выявляет ее настоящую сущность, которую может порой недосказать сама жизнь и которую не всегда улавливает прямое, небасенное изображение. И здесь на помощь простому видению приходит басенная аллегория. Она, зачастую огрубляя, усиливает резкость и контрастность изображения. И то, что не улавливается простым обозрением, то фиксируется проекцией на экране басенной аллегории.

Басня «Волк и Ягненок» является одним из шедевров творчества Крылова. По ней можно судить о природе крыловской басни вообще.