Мораль басни Волк на псарне и ее анализ (Крылов И. А.)

Подлинное прославление Кутузова, его народного гения военного и дипломата, дано Крыловым в басне «Волк на псарне». Это произведение поэта — чудо искусства слова. Здесь торжествует аллегория и как аллегория, т. е. поэтика широкого радиуса действия, и как (при всей условности своей) максимальное приближение к действительности, — в смысле данного конкретного случая. Здесь одержало победу свою и искусство портретной живописи, одной чертой, одним мазком схватывающее всего человека с головы до ног. Что позже восхитит в Крылове Гоголя и станет для него высшей школой поэзии.

Но следует сказать и то, что, читая гениальное творение Крылова, видишь в поэте не только художника, описавшего великого полководца, но и человека, сопричастного гению Кутузова.

Басня написана была при следующих широко известных обстоятельствах.

Попав «в сеть», расставленную Смоленским, Наполеон 23 сентября (до пожара) сделал предложение о мирных переговорах. Кутузов отверг их. Что соответствовало и плану всей кампании полководца, и настроению армии, буквально рвавшейся в бой и ждавшей только сигнала.

Гениальность рассказа Крылова состоит именно в том, что поэт в 34 стихах не только передал особенности данной ситуации, ставшей коллизией, но и раскрыл ее как ситуацию общественно-историческую, чему не только не помешала, но и способствовала аллегория, дав возможность экономичного «расходования» художественных средств при максимальной их выразительности. Потому-то на столь небольшой площадке ситуация предстала перед нами (идя в терминологии вслед за Гегелем) как всеобщее состояние мира. А переходя с языка философских абстракций на язык конкретно-исторических определений, как настроение масс, как состояние и уровень народного движения. В 1812 году, писал Белинский, нация пришла в движение, образовалась поэтическая действительность. Патриархальность была жестоко потрясена. Что и оплодотворило гений Пушкина.

Но справедливости ради следует сказать, что первым поэтом, непосредственно наблюдавшим эту новую действительность и воссоздавшим ее в изумительной по силе картине, был Крылов. Басня «Волк на псарне» замечательна именно тем, что в ней воспроизведена правда истории, атмосфера народного подъема, активности и дерзости масс, творящих историю. Без этого образ Ловчего, завершающий рассказ Крылова, был бы одинок, неполон, неясен и невозможен в своей мудрости.

Как и всегда, для введения в поэтическую ситуацию Крылову потребовалось один-два стиха. Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Сказано все. А далее — естественный результат, который является всем, чем угодно, но только не недоразумением.

Это — история.

Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»

И вмиг ворота на запор...

Казалось — уже кульминация. Напряжение столь сильное и яростное, что дальше уже плюсовать некуда. «Ворота на запор» — тоже ставит некую точку. Но оказалось не так. Это еще не басня, а только побасенка. Басня будет впереди — говаривал поэт. Да, самое главное, как бурное нарастание решающего, как картина всеобщего «остервенения народа», — все это впереди. И оно грянуло:

Бегут: иной с дубьем,

Иной с ружьем.

«Огня! — кричат.— Огня!»

Здесь только возрастание напряжения закончилось.

В литературе отмечалось: «с дубьем», «с ружьем» — картина народного воодушевления — картина партизанской войны. Видимо, сюда же надо отнести и«Огонь», вершинное в картине и воссоединяющее два плана басни: аллегорический (волки больше всего боятся огня) и реально-исторический (огонь — одно из сильнейших оружий партизанской, народной войны).

В данном случае «огонь» — это и освещение и оружие, не мешало бы, мол, проказника подпалить чуточку, тоже «для порядка».

После того как «огонь» решил дело, Крылов делает «мирную передышку». Пришли с огнем. И мы наблюдаем чудесную метаморфозу, которой позавидует и Публий Овидий Назон. Волк стал Лисой. Кажется, единственный случай у Крылова. Но что характерно в этой помеси, что надо отнести к великому искусству писателя: Лиса остается Волком, а Волк не перестает быть Лисой. Здесь мы сталкиваемся с чисто пушкинской теорией характера: противоположности взаимопроникновенны. Посмотрим, как это происходит.

После спокойного «Пришли с огнем» (не «Бегут с огнем»!), что указывает на решенность и завершенность дела — напряжение спало, ситуация ясна, свет «включен», перевес определен и определенен, Крылов продолжает:

Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом,

(лучшая, кстати, позиция обороны: тыл защищен)

Зубами щелкая и ощетиня шерсть...

(он на что-то надеется, еще не все разглядел; образ картинен и звучен)

Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть...

(его желания и намерения, его натура остались неизменными; Волк остается Волком, басенные характеры стойки: они всегда из леса смотрят в овчарню)

Но, видя то, что тут не перед стадом...

(т. е. надеялся до последнего времени, до последней секунды его не оставляла надежда, — так Крылов понял Волка и его «прототипа» Наполеона)

<...>

Пустился мой хитрец

В переговоры,

Какая длинная фраза. Она не могла быть короче: Волку нужно время, чтобы, как и всякому актеру, переодеться. И этот процесс переодевания является дополнительной нагрузкой (сверхзадачей?) всей фразы.

Отметим еще лишь изумительные концовки трех стихов подряд, эти закрытые слоги, мужские рифмы, звучные конечные «ц», дополняющие как бы смысл слова «наконец», обрубающие и отсекающие всякую возможность иного исхода для Волка, и сменяющий их стих, самый короткий, но в этих пределах и самый длинный —

Пе-ре-го-во-ры —

стих явно замедлил свое течение, — пять открытых слогов, что по длительности превышает три предыдущих стиха. Оно и понятно: Волку нужно выиграть время. Ему необходима оттяжка. К тому же и «переговоры» — это тоже длительность. Тоже время.

Речь Волка, конечно, верх дипломатического искусства. Предел маскировки. Но Крылов, давая ему полную волю и свободу маскироваться, не вмешиваясь и не стесняя его ни в чем (проблема образа в его объективности здесь полностью сохраняется), видит одновременно в Волке Волка, хотя тот все сделал, чтобы стать Лисой, другом и братом гончих, охраняющих овец.

Волк выговорился весь. «Лад» — «стад» — «рад», В это поистине можно поверить.

Но « грызться рад» и « волчья клятва» (а другого он сказать не мог) вопиют против соединения, — эти сочетания обличают. Клятва взрывается, натура дает себя знать, что и увидел ловчий.

Искуснейшую по дипломатии речь Волка на «мирных» переговорах — прервал ловчий, который до времени сдерживал гончих: шли переговоры.

«Послушай-ка, сосед, —

Тут ловчий перервал в ответ, —

Ты сер, а я, приятель, сед...»

Современники рассказывают, что, читая эти строки, Кутузов снимал картуз, склонял голову и показывал свои седины. Факт, достойный исторического полотна. Это была бы картина о великом полководце и великом художнике — Крылове, запечатлевшем в одном штрихе образ Кутузова, полностью и целиком.

Сед.

Это не только портрет человека, но и его психологический облик. Не только старость, но и мудрость. И не только замечательный портрет полководца, но и автопортрет самого поэта. Сказав все о Кутузове, он сказал все о себе. И лишь в одном слове. Кратком, как выстрел, и столь же сильном, как удар кисти.

Голос нарастает. Сейчас последует приговор ловчего — приговор истории...

«А потому обычай мой:

С волками иначе не делать мировой,

Как снявши шкуру с них долой».

Вы слышите, каким быстрым и резким стал стих. Это и справедливость и ожесточение. Имя этому — возмездие. Кара. Расплата за злодеяния. Так был в истории впервые сформулирован принцип безоговорочной капитуляции. И тут же выпустил на Волка гончих стаю, — завершает дело.

«Волк на псарне» — произведение историческое. Как таковое, оно является глубоко философским. В нем в живой поэтической форме Крылов решает сложнейшие вопросы философии истории—вопрос о движущих силах истории, о роли масс в истории, о роли личности в истории, об отношении вождя и массы.