Мораль басни Мор зверей и ее анализ (Крылов И. А.)

Рассмотрим басню «Мор зверей» (1809). Крылов рисует картину страшного опустошения — по лесам ходит смерть, она не щадит никого... Но поэт так выразителен в описании эпидемии. Чувствуется, что на описание мора Крылов бросил все свои силы — здесь краски сгущены до предела. Следовательно, для идеи целого данная картина существенна.

Лютейший бич небес, природы ужас —мор

Свирепствует в лесах.

Так начинает описание мора Крылов. Перед лицом смерти и, более того, перед дверьми ада, распахнутыми настежь (поэт, что очевидно, ведет тему греховности мира), переменилось все.

Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы. Переменилось всё. Волк не давит овец. Лиса дала мир курам и постится в подземелье. Голубь живет врознь с голубкой. Все постятся, будто замаливая свои грехи. В этих сложных исторических условиях Лев собирает зверей на совет и призывает их покаяться, — и тот, кто всех грешней, пусть добровольно принесет себя в жертву, чтобы умилостивить богов, гнев которых пал на зверей «по множеству грехов». «Покаемся, мои друзья!» — призывает Лев. Как все это истинно. Кто из зверей в тяжелую минуту не произносил: «Друзья мои!?» Кто не призывал к жертве?..

Лев первым дал пример покаяния: он «дирал бесчинно» овечек бедненьких, совсем безвинных. А бывало, что и пастуха драл. За Львом Медведь, и Тигр, и Волки также поведали свои прегрешения.

Как видим, перед лицом смерти, гибели изменилось все. Изменилось все, кроме одного — кроме системы насилия. Она способна выдержать и такие испытания — утверждает Крылов.

Идет «высший суд», и даже над царями... Казалось бы, до лести ли, до лицемерия ли тут? Но во всем переменившаяся Лиса не может не льстить и не лице лицемерить перед Львом. Она произнесла в совете целую речь о «лишней доброте» Льва, о том, что нельзя слушаться «робкой совести», «что это честь большая для овец, когда ты их изволишь кушать». То есть уже известное нам: грабить бедного и слабого для его же пользы.

На костер взвалили Вола, который в голодную пору у попа стянул клок сена. Из всех бед (это уже больше, чем добрый царь) система зла и насилия вышла оправданной, доказав на практике, перед лицом ада свою нерушимость и прочность.

Но прежде чем расстаться с этим изумительным рассказом Крылова, хотелось бы отметить еще одну сторону его, которая обычно ускользает от внимания исследователей. Именно: басня «Мор зверей» атеистична, если не сказать, что это образцовое атеистическое произведение. Ведь все грешники и нечестивцы в ней, все, нарушавшие заповеди господни, оказались «не только правы — чуть не святы». Потому что были «богаты когтем иль зубком». Сила религии — в религии сильных. К тому же религия покрывает все. Грешники, ад, жертвоприношение, гнев богов — все подвергнуто осмеянию. А слово Льва, обращенное к зверям, это слово попа — проповедника слова божия, обращенное к пастве. Это типичная церковная проповедь. Пародия на церковную проповедь, совершенно лишенная элемента пародийности. Лишь общая ситуация делает ее пародией.

Но она к тому же и общая, т. е. «нормальная», всем известная ситуация. Потому-то крыловская пародия, взятая с натуры, и не воспринимается как пародия. Такой тонкости, кроме Крылова, едва ли кто в России добился. Ни одного слова нельзя добавить, ни одного слова нельзя переставить.

В искусстве пародирования Крылов достиг небывалых по тому времени высот. Речь Льва — верх лицемерия. А за этим прорывается другое: сама религия лицемерна. Как таковая. Она сама пародия. Потому-то Крылов не пародирует, а воспроизводит религиозную проповедь в истинности ее смирения и покаяния. И в результате получилась искуснейшая, тончайшая пародия. Пародия без ее непременных элементов — шаржа и усиления. Существенно и то, что церковную проповедь читает не поп, а сам царь, религия входит в систему правительственного лицемерия, она покрывает преступность мира насилия и грабежа.

Но говоря о тонкости воспроизведения лицемерия, при котором лицемерие перестает узнавать самое себя, мы должны сказать, что это стало у Крылова возможным только благодаря его непревзойденному искусству перевоплощения, что свойственно только великим художникам. Он перед нами на протяжении своей маленькой книжечки басен перебывал в десятках ролей — от свирепого Льва до смиренной Пчелы. И везде он истинен и точен — достояние немногих художников слова. И в этой связи мы должны себе отдать полный отчет в том, что не Батюшков и не Жуковский являются предшественниками Пушкина, а во всем удивительный и необъятный Крылов. Если, конечно, говорить о существе дела, о реалистическом искусстве, а не о поэтике, «легкости стиха» и других частностях творчества, как бы они важны ни были.

Вызывая восхищение и удивление богатством идей, басня эта не менее удивляет нас и своим выводом. Только здесь удивление принимает форму недоумения. Рассказывая эту страшную историю, Крылов заключает ее, если угодно, странным «поучением»:

И в людях так же говорят:

Кто посмирней, так тот и виноват,

Здесь приходится произносить слово «несоразмерность»: у такого огромного по содержанию рассказа и такой крохотный вывод. Но спросим себя, обязан ли был поэт выступать в роли истолкователя и исследователя своих произведений? Да и возможно ли это в полной мере вообще, если перед нами действительно художник?

Плоское истолкование Крыловым своего рассказа говорит только о том, что перед нами художник, произведение которого выходит далеко за рамки объяснений его смысла. Равным образом оно может говорить и о противоречивости мировоззрения и метода писателя. Кроме того, данная «мораль» может указывать на творческую историю басни, на ее зарождение в сознании поэта, на первый творческий импульс. Но в любом случае это несоответствие — свидетельство неисчерпаемости образной системы великого баснописца: как ни истолковывай его рассказ, он шире и глубже любого истолкования. И в других баснях Крылов «ставит» все тот же «эксперимент» — «проверяет» прочность и надежность крепостнической системы, выключая основную составную ее, благодаря которой, на первый взгляд, система только и существует.