Биография Блока история написания стихотворений (Блок Александр)

После лета 1898 в жизни Блока наступает время неопределенности. Если бы не огромное количество стихов, написанных им в 1898-1900, можно было бы подумать, что эти годы прошли для него даром. На самом деле его внутренняя жизнь становится важнее внешней биографии.

Он становится студентом Петербургского университета. Поступает на юридический факультет, не то следуя тайному желанию отца, не то предполагая (как позже в письме отцу же и признается), что здесь учиться будет много легче, нежели на других факультетах. И уже скоро он почувствует свою чуждость юридическим и экономическим наукам, не находя в себе достаточно сил, чтобы отдаться учебе. На втором курсе останется на второй год и в сентябре 1901 переведется на филологический факультет по славяно-русскому отделению, потеряв три года.

У него сохраняются сложные отношения с Садовской, но мечтами он возвращается к той, которая запечатлелась в его памяти в образе Офелии.

Лето 1899 напоминало предыдущий год лишь внешне. В Боблове много ставили Пушкина (это был год 100-летия поэта), все так же было много театра, но расположение Блока к Любови Дмитриевне наталкивалось на ее холодную замкнутость. 4 июня 1899 помечено стихотворение со строками:

Она, как прежде хороша...

Но лунный блеск холодной ночи —

Ее остывшая душа.

«Помню ночные возвращения шагом, - запишет Блок через много лет, - осыпанные светляками кусты, темень непроглядную и суровость ко мне Любови Дмитриевны».

Он много ездит верхом. В набросках к поэме «Возмездие» в рассказе о жизни героя воспоминания об этих поездках, с которыми поэт вдыхал пространство родных полей, холмов, лесов:

«Пропадая на целые дни — до заката, он очерчивает все большие и большие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении — высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом».

Расширяется и круг его чтения. Блоку попался старый номер «Северного вестника» с повестью Зинаиды Гиппиус «Зеркала». До сих пор он мало был знаком с новейшими направлениями в литературе. Повесть произвела впечатление. Своеобразным поэтическим отзывом на нее стало стихотворение «Кошмар»: «леденеющая» ночь, пробуждение, пустая и «безмолвная» стена, а на ней — «полные скорби и ужаса очи».

В Петербурге ему кажется, что отношения с Любовью Дмитриевной уже в прошлом. В дневнике 1918 он вспомнит о последнем объяснении с К. Садовской и заметит: «Мыслью я, однако, продолжал возвращаться к ней, но непрестанно тосковал о Л. Д. Менделеевой».

В конце 1899 появится стихотворение, название которого «Dolor Ante Lucem» («Предрассветная тоска») даст имя его ранней лирике (с 1897 по 1900) «Ante Lucem» («До света»). В стихотворении запечатлелись самые темные часы суток и самое темное время в году. Под стать им мысли поэта:

Каждый вечер, лишь только погаснет заря,

Я прощаюсь, желанием смерти горя,

И опять, на рассвете холодного дня,

Жизнь охватит меня и измучит меня!

Он еще не знал, что несостоявшиеся отношения с Менделеевой, предрассветное стихотворение и знакомство с новейшей литературой — это не случайные вехи биографии, но знаки судьбы.

Что-то тайно-значительное ощутил он и в феврале 1900, когда на похоронах дальней родственницы увидел Владимира Соловьева. В статье «Рыцарь-монах», написанной более чем через десять лет, он вспомнит и редкий снежок, и худую, высокую фигуру мыслителя, странно непохожую на всех окружающих. Вспомнит и случайный взгляд Соловьева.

В этой «бездонной синеве» светились «полная отрешенность и готовность совершить последний шаг; то был уже чистый дух: точно не живой человек, а изображение: очерк, символ, чертеж. Одинокий странник шествовал по улице города призраков в час петербургского дня, похожий на все остальные петербургские часы и дни. Он медленно ступал за неизвестным гробом в неизвестную даль, не ведая пространств и времен».

Для статьи Блок немного подретушировал свое воспоминание. В письме Г. Чулкову, которое Блок написал за 5 лет до этой статьи, то же воспоминание, но чуть иная обстановка и насколько иначе расставлены акценты!

«Помню я это лицо, виденное однажды в жизни на панихиде у родственницы. Длинное тело у притолоки, так что целое мгновение я употребил на поднимание глаз, пока не стукнулся глазами о его глаза. Вероятно, на лице моем выразилась душа, потому что Соловьев тоже взглянул долгим синесерым взором. Никогда не забуду — тогда и воздух был такой. Потом за катафалком я шел позади Соловьева и видел старенький желтый мех на несуразной шубе и стальную гриву. Перелетал легкий снежок (это было в феврале 1900 года, в июле он умер), а он шел без шапки, и один господин рядом со мной сказал: «Экая орясина!» Я чуть не убил его. Соловьев исчез, как появился, незаметно, на вокзале, куда привезли гроб, его уж не было».

Взгляд Соловьева не был случайным. Что-то он увидел в юноше Блоке.

Через год с небольшим, получив в подарок от матери книгу стихотворений Владимира Соловьева, Блок прочитает строки, в которых уловит что-то интимнородственное собственным таинственным и мучительным переживаниям:

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени От незримого очами?

Прочитает Блок и поэму «Три свидания», стихотворное признание Соловьева о видении, посетившем его в египетской пустыне и ставшем главным событием жизни:

И в пурпуре небесного блистанья Очами, полными лазурного огня,

Глядела ты, как первое сиянье Всемирного и творческого дня.

Все видел я, и все одно лишь было —

Один лишь образ женской красоты...

Безмерное в его размер входило, —

Передо мной, во мне — одна лишь ты.

«Подруга вечная», «София Премудрость Божия», «Вечная женственность», «Жена, облеченная в солнце» и множество других соловьевских образов-понятий, пришедших из Священного писания, гностических учений и собственного мистического опыта, скоро станут для Блока и его товарищей Андрея Белого и Сергея Соловьева почти родной речью. И если Андрей Белый и Сергей Соловьев будут много штудировать философа и религиозного мыслителя Соловьева, то для Блока он останется дорог как поэт, и еще больше — как личность, знаменовавшая собой предощущение нового, страшного и тревожного времени.

Пока же для начинающего поэта этот эпизод на похоронах был лишь предвестием будущей, духовной встречи, когда самого мыслителя уже не будет в живых.

Летом 1900 в Боблове он принял участие только в одном водевиле. Репетировали и «Снегурочку», где Блок должен был выступить в роли Мизгиря, Снегурочкой же была Любовь Дмитриевна. Но репетиции так и не закончились спектаклем. Актерство отходит от Блока...

Теперь он остывает к карьере актера. Зато в жизнь входит что-то новое. В дневнике 1918 Блок вспоминает: «Начинается чтение книг, история философии. Мистика начинается. Средневековый город Дубровской березовой рощи».

Дорога из Шахматова в Боблово вела мимо деревни Дубровки, возле которой и находилась эта роща. Стихотворение, написанное 10 июня 1900, — свидетельство этого видения, когда за деревьями поэт не видит леса, но видит древний город:

На небе зарево. Глухая ночь мертва.

Толпится вкруг меня лесных дерев громада,

Но явственно доносится молва Далекого, неведомого града.

Ты различишь домов тяжелый ряд,

И башни, и зубцы бойниц его суровых,

И темные сады за камнями оград,

И стены гордые твердынь многовековых...

В биографии Блока отчетливо видны судьбоносные мгновения. Такой была встреча с Любовью Дмитриевной летом 1898. Таковой была и безмолвная встреча взглядов известного философа и юного поэта. Таковой стала и обретенная способность «двойного зрения»: Блок все отчетливей и отчетливей начинает за планом реальным угадывать другой мир.

Назад || Далее