Биография Блока анализ Стихи о Прекрасной Даме (Блок Александр)

Из Шахматова Блок вернулся в Петербург 7 сентября вместе с матерью. С Любовью Дмитриевной, кажется, они расходятся уже окончательно. Сама героиня ранней лирики Блока вспоминала об этом: «К разрыву отношений, произошедшему в 1900, осенью, я отнеслась очень равнодушно. Я только что окончила VIII класс гимназии, была принята на Высшие курсы». Лекции профессоров, которые она посещала, увлекли. Менделеева знакомится с курсистками, посещает концерты, после которых «начинались танцы в зале»... Для нее началась совсем новая жизнь. «О Блоке я вспоминала с досадой, - пишет Любовь Дмитриевна через многие годы. - Я помню, что в моем дневнике были очень резкие фразы на его счет, вроде того, что “мне стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами...” Я считала себя освободившейся».

С ним же происходит что-то чрезвычайное.

В дневнике 1918 об этом времени несколько загадочных фраз:

«Она продолжает медленно принимать неземные черты... К концу 1900 года растет новое... 25 января

гулянье на Монетной к вечеру в совершенно особом состоянии. В конце января и начале февраля (еще — синие снега около полковой церкви, — тоже к вечеру) явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира (как определилось впоследствии), разлученной, плененной и тоскующей (стихи 11 февраля, особенно

26 февраля, где указано ясно Ее стремление отсюда для встречи “с началом близким и чужим” (?) — и Она уже в дне, т. е. за ночью, из которой я на нее гляжу. То есть Она предана какому-то стремлению и “на отлете”, мне же дано только смотреть и благословлять отлет).

В таком состоянии я встретил Любовь Дмитриевну на Васильевском острове...»

Есть у Пушкина стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный...», которое многое объясняет в мироощущении раннего Блока.

Он имел одно виденье непостижное уму, —

этими пушкинскими строками поэт мог бы сказать о самом себе. Герой пушкинского стихотворения — рыцарь, избравший Дамой Сердца Богородицу:

Полон чистою любовью,

Верен сладостной мечте,

А. М. D. своею кровью Начертал он на щите.

Это в записях для себя Блок по памяти цитирует Пушкина, но вместо «А. М. D.» (то есть «Ave, Mater Dei» — «Радуйся, Матерь Божия») ставит «Л. Д. М.» — инициалы дамы своего сердца.

Но Любовь Дмитриевна не совпадает «без остатка» с «Ты» из блоковской лирики. Она — это земное воплощение того неземного образа, который является поэту.

Блока не случайно причисляли к великим духовидцам, его видения подобны видениям знаменитых мистиков прошлых эпох (по времени к нему всего ближе стоит Владимир Соловьев). Он и стремится оставить свидетельство о своих видениях в стихах. И поначалу делает это не только без каких-либо влияний, но и без точных представлений, как ЭТО происходило у других. С поэзией Соловьева по-настоящему он познакомится чуть позже, в апреле (книжку стихов философа подарит ему мать), и будет поражен совпадением переживаний знаменитого мыслителя со своими собственными. Еще позже он коснется философских работ Соловьева, но стихи покажутся значительнее. Из-под пера самого Блока начиная с 25 января 1901 выходит свидетельство за свидетельством переживаний необыкновенных. И говорить об этом он может только стихами.

«И тихими я шел шагами, провидя вечность в глубине...», «Ветер принес издалека звучные песни твои», «Песни твоей лебединой звуки почудились мне», «Народы шумные кричат... Она молчит, — и внемлет крикам — и зрит далекие миры...», «Боже! Боже! О, поверь моей молитве, в ней душа моя горит!», «Ты, в алом сумраке ликуя, ночную миновала тень», «Близко ты, или далече, затерялась в вышине?», «Зажглось святилище Твое»...

От одного стихотворения к другому тянется пунктиром сюжет: «Она» приближается. «Живая же оказывается Душой Мира», - поясняет Блок в дневнике 1918 года и тем свидетельствует: юноша Блок ждал явления Вечной Женственности или Души Мира, которая должна воплотиться в земную девушку, и воплотилась в некую «Л. Д. М.». Три буквы, которые можно прочитать и как «Любовь Дмитриевна Менделеева», и как: «Любовь — Душа Мира».

«К весне, - пояснительная запись в том же дневнике, - начались хождения около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял как Видения (закаты)».

Образ его «Подруги Вечной» светится красками зорь. В его обращении к Ней часты «огненные» эпитеты. Часто он и самим именем подчеркивает Ее «лучезарность»: «Дева — Заря — Купина».

Начало века поразило не одного Блока своими необычными зорями. В воздухе висело предчувствие скорых перемен. Андрей Белый в «Воспоминаниях о Блоке» писал о «психической атмосфере» рубежа веков:

«...До 1898 дул северный ветер под сереньким небом. “Под северным небом” — заглавие книги Бальмонта; оно — отражает кончавшийся девятнадцатый век; в 1898 году — подул иной ветер; почувствовали столкновенье ветров: северного и южного; и при смешенье ветров образовались туманы: туманы сознания.

В 1900-1901 годах очистилась атмосфера; под южным ласкающим небом начала XX века увидели мы все предметы иными; Бальмонт уже пел, что “Мы будем, как солнце”. А. Блок, вспоминая те годы впоследствии строчкой “И — зори, зори, зори”, охарактеризовал настроение, охватившее нас; “зори”, взятые в плоскости литературных течений (которые только проекции пространства сознания), были зорями символизма, взошедшими после сумерек декадентских путей, кончающих ночь пессимизма...»

Еще одно сходное признание мы читаем в черновиках к автобиографии Максимиллиана Волошина: «то же, что Блок в Шахматовских болотах, а Белый у стен Новодевичьего монастыря, я по-своему переживал в те же дни в степях и пустынях Туркестана, где водил караваны верблюдов».

Необыкновенные закаты начала века легко объяснить взрывом вулкана на о. Мартиника. Косые закатные лучи преломлялись странным образом, проходя сквозь пепел, рассеянный в атмосфере. Но мог ли любой из «чувствовавших» принять такое объяснение всех своих тревог и предчувствий? Не был ли и сам вулканический взрыв предзнаменованием иных, более серьезных потрясений?

В литературе, в музыке, в живописи, в самом сознании людей конца XIX века преобладали сине-серые цвета, пессимизм, буддийские настроения, ощущение бесцельности жизни. На исходе столетия стал ощутим разрыв времен. С началом века мрачный дух Шопенгауэра сменился влиянием экстатичного Ницше, во всем чувствовалось веяние нового времени.

«Появились вдруг “видящие” средь “невидящих”, - вспоминал Белый, - они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой, происходящей уже в атмосфере душевных событий, еще не сгущенных до явных событий истории, подготовляющей их; в чем конкретно события эти, — сказать было трудно: и “видящие” расходились в догадках: тот был атеист, этот бы теософ; этот — влекся к церковности, этот — шел прочь от церковности; соглашались друг с другом на факте зари: “нечто” светит; из этого “нечто” грядущее развернет свои судьбы».

Внешняя жизнь Блока идет своим чередом. В мае 1901 он знакомится с творчеством символистов по альманаху «Северные цветы», его особенно волнуют стихи Валерия Брюсова. Лето проводит в Шахматове (поездки в Боблово знаменуются не просто возрождением прежних отношений с Любовью Дмитриевной, но в них появляется что-то новое, по более позднему признанию поэта — «Л. Д. проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился»). Посещает поэт и Дедово, семейство Соловьевых, много беседует с Михаилом Сергеевичем и братом Сережей, получив на прощание только что вышедший первый том сочинений покойного Владимира Соловьева.

Осенью сплетаются в один узел несколько важных событий. Блок прекращает занятия на юридическом факультете и переводится на филологический. Тогда же на улице он случайно встретил Любовь Дмитриевну. С этого момента они вместе появляются в соборах Петербурга, и эти соборы переходят в поэзию Блока. В сентябре узнает он и о читателях своих стихов. Ольга Михайловна пишет матери поэта, сколь сильное впечатление произвела его лирика на их близкого знакомого Борю Бугаева.

По совету Соловьевой Блок решается послать свои стихи Брюсову. По неясной причине они так и не найдут своего адресата. Но появление имени нового поэта на страницах новейших изданий уже предопределено.

С 1902 Блок все более сближается с современной литературой. Пытается писать статью о новейшей русской поэзии, знакомится с виднейшими представителями нового направления в литературе: Зинаидой Николаевной Гиппиус и Дмитрием Сергеевичем Мережковским. В августе он пошлет свои стихи в издательство «Скорпион», т. е., в сущности, опять Валерию Брюсову, поскольку тот в издательстве играл ведущую роль. С октября начнет посещать собрание сотрудников журнала «Мир искусства», тогда же отдаст стихи в нарождающийся журнал Мережковских «Новый путь».

Но 1902 год приносит и первые утраты: в июле Блоку суждено пережить смерть дедушки Андрея Николаевича Бекетова, в октябре — не сумевшей пережить эту кончину бабушки Елизаветы Григорьевны.

Душу поэта посещают и иные тревоги. Блок вдруг остро почувствует разницу между крестьянством и своим сословием, когда летом до Шахматова дойдут слухи о бунтах в Пензенской и Саратовской губерниях. С напряжением он будет внимать песне мужиков в пору сенокоса. Позже вспомнит:

«Без усилия полился и сразу наполнил и овраг, и рощу, и сад сильный серебряный тенор. За сиренью, за туманом ничего не разглядеть, по голосу узнаю, что поет Григорий Хрипунов; но я никогда не думал, что у маленького фабричного, гнилого Григория такой сильный голос.

Мужики подхватили песню. А мы все страшно смутились.

Я не знаю, не разбираю слов; а песня все растет. Соседние мужики никогда еще так не пели. Мне неловко сидеть, щекочет в горле, хочется плакать. Я вскочил и убежал в далекий угол сада».

В конце августа Блок из Шахматова едет в Москву. Третьяковская галерея с картинами Васнецова, Нестерова, Репина, Левитана, храм Василия Блаженного, Кремль, храм Христа Спасителя, Александровский сад, Новодевичий монастырь (с могилами историка С.М. Соловьева и его сына В.С. Соловьева) — все это звучит в его душе единым торжественным аккордом. Память о «московских святынях» он привезет в Шахматово и после — в Петербург.

И за всеми событиями, огорчениями, надеждами шла его тайная жизнь, его странные обращения к Ней, к «Душе мира», к «Прекрасной Даме» к «Деве, Заре, Купине».

«Лучезарными» видениями окрашена вся его жизнь начала 1900-х. И Любовь Дмитриевну он видит сквозь призму своей поэзии. Он стремится к ней, наталкивается на неприступную суровость, пишет письма — отчаянные письма на том же «неземном» языке:

«...Моя жизнь, т. е. способность жить, немыслима без Исходящего от Вас ко мне некоторого непознанного, а только еще смутно ощущаемого мной Духа». И еще: «...Я стремлюсь давно уже как-нибудь приблизиться к Вам... Разумеется, это и дерзко и в сущности даже недостижимо... однако меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать)».

Любовь Дмитриевна чувствует, что Блок видит в ней что-то большее, чем она есть, что-то невероятно возвышенное, и это пугает ее. Его же переживания — и земные, и неземные — столь напряженны, что он начинает думать о самоубийстве.

ноября 1902 с револьвером в кармане Блок пошел на решительное объяснение.

«В каких словах я приняла его любовь, что сказала — не помню, - вспоминала Любовь Дмитриевна, - но только Блок вынул из кармана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если б не мой ответ, утром его уже не было бы в живых».

На листке было написано:

«В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне “отвлеченны” и ничего общего с “человеческими” отношениями не имеют. Верую во едину святую соборную апостольскую Церковь. Чаю Воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь.

Поэт Александр Блок».

«Стихи о Прекрасной Даме» — молитвы и заклинания. Не случайно к одному из самых важных поэтических свидетельств «Ее явления» он возьмет эпиграф из «Апокалипсиса»: «И Дух и Невеста говорят: Прииди». В этом стихотворении все религиозные ожидания Блока и крайний их накал:

Верю в Солнце Завета,

Вижу зори вдали.

Жду вселенского света От вечерней земли.

Георгий Адамович в статье «Наследие Блока», написанной спустя десятилетия, скажет о русских символистах:

«Если бы тогда Блоку, Белому или Вячеславу Иванову сказали, что впереди революция, что она, а ничто другое, составляет содержание их предчувствий, и даже эти предчувствия оправдывает, вероятно, они такое истолкование отвергли бы. Революция пусть и очень большое событие, но все же не такое, какого они, казалось, ждали: не того характера, не того значения! Им нужно было бы что-нибудь вроде Второго Пришествия или светопреставления, чтобы соблюден был уровень надежд, волхвований и заклинаний...»

Они действительно ждали не революции, или, по крайней мере, не только революции, но именно «вселенского света». И когда революция придет, они тоже увидят в ней не просто переворот, но — крушение старого мира. «Она», явившаяся Блоку, и была знамением грядущих перемен. А то, что перемены неизбежны, говорило само Ее явление:

Непостижного света Задрожали струи.

Верю в Солнце Завета,

Вижу очи Твои.

Если бы, получив согласие Любови Дмитриевны, Блок знал, что уже совсем скоро его ждут новые потрясения...

Конец 1902 года полон умиротворения. 23 декабря Блок пишет письмо Михаилу Сергеевичу Соловьеву. Здесь любовь к Москве («ваша Москва чистая, белая, древняя»), воспоминания об осенних прогулках и о вечернем Новодевичьем монастыре, где он посетил могилу Владимира Соловьева и невольно вспомнил его строки («еще за прудами вились галки и был “гул железного пути”, а на могиле — неугасимая лампадка и лилии, и проходили черные монахи»). Некоторые строки письма, — если знать, что придется пережить поэту за месяц, — нельзя читать без внутренней дрожи: «Из вашего письма и посылки заключили, что у вас пока все благополучно...», и другие: «...действительно, страшно до содрогания “цветет сердце” Андрея Белого. Странно, что я никогда не встретился и не обмолвился ни единым словом с этим до такой степени близким и милым мне человеком».

Январь 1903 для Блока полон событий. 2 числа он сделал официальное предложение Любови Дмитриевне Менделеевой и получил согласие ее родителей. 3-го он решается написать письмо столь духовно близкому Борису Бугаеву (Андрею Белому). 4-го, еще не зная ничего об этом письме, Белый пишет Александру Блоку. Получив первое послание, каждый из них тут же садится за ответ.

Язык их переписки для непосвященных полон тумана и невнятицы. Сами они друг друга понимают с полунамека. Позже Белый скажет об этих письмах:

«Подчеркиваю заслоненный от всех лик тогдашнего Блока — глубокого мистика; Блока такого не знают; меж тем, без узнания Блока сколь многое в блоковской музе звучит по-иному... Письма Блока — явление редкой культуры: и некогда письма эти будут четвертою книгой его стихов ».

Но уже в первых письмах проступает и различие: Белый — слишком «теоретик»; Блок — человек, остро чувствующий «Непостижную». Белого он призывает:

«Пора угадать имя “Лучезарной Подруги”, не уклоняйтесь и пронесите знамя, веющее и без складок. В складках могут “прятаться”. От складок страшно. Скажите прямо, что “все мы изменимся скоро, во мгновение ока...”»

Бурный диалог прерывается неожиданным событием. 16 января скоропостижно скончался Михаил Сергеевич Соловьев. В ту же ночь в состоянии нервно-психического срыва застрелилась Ольга Михайловна.

Эти две смерти стали потрясением и для их сына Сережи, и для Андрея Белого, и для многих знакомых.

Блок узнал о трагическом событии из письма Зинаиды Гиппиус. Пришел к матери, встав на колени, молча обнял. «Эта смерть, - вспоминает его тетка М.А. Бекетова, - огорчила всех нас, но для него и для его матери она была настоящим ударом».

17 января 1903 Блок пишет Белому:

«Милый и дорогой Борис Николаевич. Сегодня получил Ваше письмо. Тогда же узнал все. Обнимаю Вас. Целую. Верно, так надо. Если не трудно, напишите только несколько слов — каков Сережа? Милый, возлюбленный — я с Вами. Люблю Вас. Глубоко преданный Вам. Ал. Блок».

19 января, после панихиды, Белый пишет ответ Блоку (после пережитого в словах его ясно ощутима мистическая экзальтация):

«Все к лучшему. Все озарено и пронизано светом, и вознесено. На улицах вихрь радостей — метель снегов. Снега. С восторгом замели границу жизни и смерти. Времена исполняются, и приблизились сроки...»

января Блок напишет стихотворение «Отшедшим». Чувство внезапной утраты здесь окончательно просветлело, стало певучим, протяжным:

Здесь тихо и светло. Смотри, я подойду

И в этих камышах увижу все, что мило.

Осиротел мой пруд. Но сердце не остыло.

В нем все отражено — и возвращений жду...

В стихотворении «Здесь память волны святой...», помеченном 31 января, сходное размышление обращено к себе:

Когда настанет мой час,

И смолкнут любимые песни,

Здесь печально скажут: «Угас»,

Но Там прозвучит: «Воскресни!»

В самом конце этого «месяца потрясений», 30 января, в Петербурге на вечере журнала «Новый путь» Блок встретился с Валерием Брюсовым. Личное знакомство ускорило его публикацию в альманахе «Северные цветы». Уже 1 февраля Блок посылает Брюсову стихи и вместе с ними письмо:

«Посылаю Вам стихи о Прекрасной Даме. Заглавие ко всему отделу моих стихов в “Северных цветах” я бы хотел поместить такое: “О вечно-женственном”».

В марте состоялся наконец литературный дебют Блока. В 3-м номере журнала «Новый путь» появились 10 стихотворений с общим названием «Из посвящений», следом

3 стихотворения опубликованы в «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и еще 10 стихотворений — в альманахе «Северные цветы». Брюсов не захотел «соловьевского» названия для цикла и дал другое, взятое из стихотворения «Вхожу я в темные храмы...». Это название станет позже и названием книги: «Стихи о Прекрасной Даме».

Первый не критический, но стихотворный отклик на поэзию Блока (как и на чаяния Андрея Белого и Сергея Соловьева) даст тот же Брюсов. Весной 1903 после петербургских разговоров о новой поэзии, сидя в вагоне поезда в сторону Москвы, он напишет стихотворение «Младшим»:

Они Ее видят. Они Ее слышат.

С невестой жених в озаренном дворце!

Светильники тихое пламя колышат,

И отсветы радостно блещут в венце.

Там, там, за дверьми — ликование свадьбы,

В дворце озаренном с невестой жених!

Железные болты сломать бы, сорвать бы!

Но пальцы бессильны и голос мой тих.

Как все перемешано в чувствах Брюсова! И трепет иронии, и легкая зависть, и горькое чувство: «мне не дано». Блок к стихотворному признанию Брюсова отнесется с недоверием, в мае 1904 занесет в записную книжку: «Брюсов скрывает свое знание о Ней».

Итак, Блок входит наконец в литературную среду. Но предпочитает ей узкий круг близких людей. В марте он встретит друга на долгие годы.

Евгений Павлович Иванов в истории русской литературы фигура проходная. В жизни Блока — человек особый. Он обладал такими качествами, которые Блок ценил выше прочих достоинств. Его характеристики друга — в письмах. «В Петербурге есть великолепный человек: Евгений Иванов. Он юродивый, нищий духом, потому будет блаженным», - скажет он Белому в 1904. В 1908 напишет жене, что верит «до глубины одному только человеку — Евгению Иванову».

Еще более ясным становится отношение Блока к этому человеку из его писем самому Евгению Иванову:

«Мне редко что в современном так близко по способу выражения и восприятия, как Ваши слова...» (15 июня 1904). И более позднее признание: «С тобой — легко и просто... С «чужими» — почти всегда становишься оборотнем, раздуваешь свою тоску до легкости отчаянья и смеха; после делается еще тоскливей. С тобой — плачешь, когда плачется, веселишься, когда весело» (6 августа 1906).

Летом 1903 он опять сопровождает мать на лечение в Бад-Наугейм, как шесть лет назад. Но сейчас его мысли целиком заняты Л.Д. Менделеевой. Перед отъездом за границу он шлет приглашение Сергею Соловьеву и Андрею Белому. Их он хочет видеть шаферами на своей свадьбе. Внезапная кончина отца Белого, Николая Васильевича Бугаева, ломает все планы блоковского «друга по переписке». Сережа долго колеблется: что-то в новых стихах и письмах Блока его настораживает. Он пишет отказ, ссылаясь на «состояние нервов», но в последний момент срывается с места и приезжает в Шахматово незадолго до свадьбы.

17 августа 1903, день венчания, начался с дождя. Но потом стало потихоньку проясняться. Венчались в церкви села Тараканова, которое стояло между Шахматовом и Бобловом. Обряд был по-старомодному чист, строг, торжествен. Молодым, вышедшим из церкви, крестьяне по давнему обычаю поднесли хлеб-соль и пару гусей в алых лентах... В воздухе было что-то особенное, молитвенное. Сереже Соловьеву свадьба увиделась настоящей мистерией, а невеста — образом из блоковских стихов:

Месяц и звезды в косах,

Выходи, мой царевич приветный».

Настроение этого дня, его тихий восторг словно перенесется в январскую Москву 1904, когда Александр Блок и Любовь Дмитриевна наконец-то встретились с Андреем Белым.

Назад || Далее