«Навстречу утру, заре, счастью.» (А. Бочаров) Предисловие к «Дети и деревья тянутся к солнцу». (*Общие критические статьи)

Долгое время мы критики, стараясь лаконично определить специфику латышской литературы утверждали что она нетороплива, рассудительна, скупа на проявления эмоций - подобно характеру латышского рыбака, ведущего суровую борьбу с морем.

Неожиданно во второй половине пятидесятых годов в латышскую литературу вошла большая группа молодых, чье творчество было отмечено романтическими мотивами, отчетливым тяготением и эмоциональной лирической прозе. Впрочем, это оказалось неожиданным только для критиков, вычерчивавших схему литературного процесса, всем остальным было ясно, что латышский национальный характер столь же темпераментен, столь же склонен к звонким эмоциям и лиризму, как и любой другой национальный характер и просто до поры до времени неполно раскрывался в прозе.

Одним из ярких «разрушителей» традиционного представления о латышской прозе была Дагния Зигмонте.

В 1956 году появился первый рассказ двадцатипятилетней очеркистки, всего за два года перед этим закончившей педагогический институт В 1957 году - роман «Холодная пора», первая, еще несовершенная «пристрелка» к большой эпической форме.

А в последующие восемь лет, словно на едином дыхании, в азарте и молодом задоре она публикует одно крупное произведение за другим: повесть «Будь стойкой, Юта!» роман «Дети и деревья тянутся к солнцу», роман «Морские ворота», роман «Дай руку утренней заре», повесть «Поле», повесть «Дыхание озера». И лишь после вышедшего в 1965 году романа «Должна быть Ховалинга!» наступила пауза; только в 1968 году закончила Д. Зигмонте работу над романом «Дом ведьмы будет отремонтирован».

Пять книг Д. Зигмонте переведены на русский язык и вышли в центральных издательствах. Пожалуй, ни один молодой прозаик из братских республик не написал - и главное, не выпустил в Москве столько книг за такой короткий срок.

Справедливости ради следует признать, что написанные в столь короткие сроки объемистые романы были все-таки рыхлы по композиции, многословны. «Наша молодая проза, по-моему, вообще грешит словесной иллюминацией», признавала позже сама писательница. За описанием личных переживаний и неурядиц ее героинь полчас таилась боязнь подступиться к действительно острым проблемам жизни, некоторые сюжетные линии завершались облегченно, развитие их подчинялось не внутренней логике, а наивной склонности к благополучным развязкам.

И все-таки книги Д. Зигмонте закономерно пользуются успехом: недостаток эпической последовательности и глубины компенсируется психологической правдой чувств, страстностью нравственного поиска.

Высокий эмоциональный накал произведений Д. Зигмонте неотделим от характера ее лирической прозы, в которой так значительна

роль внутренних монологов, непосредственно выражающих поток мыслей и чувств ее героев по поводу того или иного события. Этот прием обнажен в тех четырех интермедиях, которые вклиниваются в ткань романа «Дети и деревья тянутся к солнцу».

Внутренние монологи героев, акцентирующие внимание на переживании, а не на событии, рождают напряженную интонацию, позволяют сжимать и как бы драматизировать фразу, когда человек думает, он легко перескакивает с одного на другое, пропускает само собой разумеющееся, свободно соединяет прошлое и настоящее.

Дагния Зигмонте совсем не стремится соблюдать внешнюю объективность, она и сама открыто и прямо вступает в повествование. Порой бывает даже трудно разобрать, где кончается речь героя и начинается авторская, и наоборот.

Написанные на разном художественном уровне, произведения Д. Зигмонте неизменно сохраняют внутреннюю цельность творческой манеры писательницы, ее художнических склонностей и идейных устремлений.

Публикуемый здесь роман «Дети и деревья тянутся к солнцу» не автобиографическая книга, но возраст героини не случайно совпадает с возрастом писательницы в те годы. Многое здесь, как это часто бывает в книгах молодых писателей, навеяно личными воспоминаниями о первой девичьей влюбленности, о горестях и забавах учеников, о любителе птиц Валдисе - ныне известнейшем орнитологе республики... Глубоко драматичным оказалось столкновение поэзии расцветающей юности : тягостной атмосферой оккупации, и это придало роману невыразимо трогательныйми светлый и щемящий лиризм.

Вероятно, читатель без труда заметит, что и в этом романе некоторые сценки школьного и уличного быта совсем не обязательны

для развития сюжета и создают подчас ощущение некоторой растянутости, замедленности действия. Но появление таких эпизодов, лишних с точки зрения эпической целесообразности, как бы обусловлено прихотями детской памяти, и это до известной степени оправдывает их присутствие в прозе лирической, более свободной и раскованной. «Конечно, на мой сегодняшний взгляд, в романе очень много мест, которые я сегодня написала бы иначе" - сказала недавно Д. 3игмонте, - но‚ может быть, пускай они остаются такими. Под конец жизни и, надо надеяться, буду очень мудрая, но зато не сумею, может быть, услышать в пении жаворонка то особое, из-за которого давным-давно полюбила весну», Немалую роль играло, очевидно, и желание писательницы полностью разделаться с жестокой памятью о войне: все последующие ее произведения уже посвящены современности.

О чем же и почему написан этот роман?

Война, революция и другие сильные потрясения в жизни общества часто заставляют человека чётко определить, какой путь выбрать. Выбор представляется внешне простым - «за» или «против», признаешь или отвергаешь. Но в том-то и заключается сила истинного искусства, что за внешней простотой общей судьбы оно раскрывает множественность личных судеб, драматичность выбора, противоречивость побудительных причин.

Для Латвии фактически совпали война и революция, поскольку, за год народной власти социалистические преобразования еще не успели распахать всю целику. И выбор пути оказался вдвойне сложным: здесь влияли причины не только национальные, патриотические, но и социальные какой общественный строй утвердится в республике после войны.

В романе Д. Зигмонте выбор пути приходится делать еще человечку, девочке, и, стало быть, аргументы и критерии должны быть особенно наглядны, очевидны даже для ребенка: почему девочки из бедных семей не могут одеваться, как их богатые одноклассницы; почему взрослые не отворили дверь, когда раненые советские бойцы просили укрытия.

И на протяжении романа идет борьба за душу девочки, маленького человечка. Маленького человечка, будущего человека! А борьба за маленькую душу столь же трудна, столь же сложна, как и за душу большую. И, может быть, еще труднее.

Ведь на одной стороне - простые и конкретные аргументы: естественное желание жить получше, питаться повкуснее, одеваться понаряднее. А на другой - расплывчатая мораль: старайся жить честно. Мораль необходимая, но признаемся, способная оказаться пустым звуком, если не будет наполнена реальным содержанием.

По сути дела, в исключительных условиях войны, когда вообще так легко может принижаться роль нравственных критериев в надежде, что война все спишет - перед нами идет все тот же навеянный общечеловеческий спор. «Гордыней сыт не будешь» - отгораживается расхожей истиной черта, мать Илги «А у меня этот греховный хлеб в горле застревает», - резко отвечает бабушка. Выбор пути между этими непримиримыми жизненными ориентирами и определяет внутреннее движение, сюжетных разветвлений романа.

Пытливый ум девочки реагирует на все события окружающей жизни. Вот увозят в гетто Кацманов, и Илге жаль этих хороших людей. Вот Харис говорит, глядя на карту, что наши скоро погонят немцев, и Илга с завистью повторяет слово наши: ей то ведь пока еще не о ком сказать такое, . Вот она видит на столе фотографии убитых и повешенных, которые, только что разглядывали мама и «мамин немец», понимат что не смеют эти двое смеяться и весело разговаривать, увидев такие снимки.

Наверное сравнительно легко было Илге сделать выбор, когда у школьной подружки, ослепительной Арии Литке, она увидела настоящие драгоценности, которые «папа приобрел недавно, когда уничтожали жидов» Тут в Илге заговорила элементарная порядочность человека, которому дика сама мысль носить украшения, награбленные при расстрелах: И намного труднее ‚возражать матери. Тем более в такой семье, где нет мужчины и потому женщины особенно тесно сплотились, противостоя жизненным невзгодам.

Но против матери оказалось все течение жизни, все люди, которые окружают Илгу: бабушка, Валдис, семья портнихи Ауструмы. И напрасно писательница злоупотребляет пафосными публицестическими отступлениями, словно без того мы не поверим в «повзросление» Илги: события романа вполне убедительно раскрывают и логику борьбы за душу человека, и логику победы в этой борьбе.

За романтичной символикой названия романа нам хорошо видна на совершенно реальная судьба: в черную ночь оккупации девочка выбирает свой путь и когда нужно решать ехать ли с отступающими немцами, Илга остаётся. Остается вопреки воле матери Остается, не зная, на какие средства она будет жить с бабушкой.

Во многом интересен и образ Херты - интересен не только своей идейной сущностью, но и тем, как он решен художественно.

Собственно говоря, только два героя романа получили право на пространные внутренние монологи Илга и Херта. А внутренний монолог и привлекателен и опасен, Привлекателен для изображения героев романтичных, увлеченных чем то светлым, благородным, и опасен, когда слово предоставляется таким, как Херта: ведь человек не думает о себе плохо, и, стало быть, подкупающей силе фразы нужно противопоставить убеждающую очевидность фактов. И это тем более важно, что читателю если не близки, то в какой-то мере понятны многие рассуждения, опасения и надежды этой «дочери пригорода», как определяет ее писательница (когда-то ведь и Багрицкий назвал поэму о мещанине «Человек предместья»): и ее страх остаться безымянным бумажным червем без имени в какой-нибудь захудалой регистратуре, и ее стремление «выбиться в люди», и ее желание опереться на руку мужчины - пусть даже не мужа. И благодаря тому, что писательница не убоялась создать такой психологически острый, не шаржированный образ, ей удалось показать, что к предательству может приводить и просто мещанское в человеке, а не только социальное происхождение или уголовное прошлое, как это обычно воображают мало талантливые романисты.

Стремление жить лучше без желания стать лучше, неуклонно оборачивается эгоизмом. И если сначала Херта. объясняла свое падение заботами о благополучии семьи, о счастье дочери, то потом она бросает и дочь. Казалось бы, что можно решить в наш мятежный век на примере одной семьи-пылинки, песчинки в вихре народных потрясений? Но в маленькой бытовой драме молодая писательница сумела выявить политическую сущность мещанства, показать тот со-циальный путь, по которому оно движется, и страшный исход этого

пути.

К концу романа уже меняются роли в семье, -Херта‚ которая считала, что, сойдясь с немцем, она «впервые в жизни поступила гордо, смело, самоуверенно», мечется теперь в отчаянии и растерянности, приходит, ища душевного прибежища, к Илге и плачет, плачет, боясь всего - и своего прошлого, и своего будущего. А маленькая дочь по-взрослому молчит, понимая, что нечем утешить мать.

Можно, пожалуй, сказать, что Д. Зигмонте - художник одной страсти. Все ее книги словно один непрекращаюшийся монолог, в котором существует неизменный треугольник молодость - любовь- мещанство образующий-множество вариантов зависимости от угла, под которым соотносятся стороны.

Понятно, почему молодость. В юности резче порывы, сильнее «ищущее начало», ярче мечты, отчетливее бескомпромиссность это создает внутреннюю гармонию прозы Д. Зигмонте с ее доверием к сильному, яркому, искреннему чувству и приподнятым, эмоциональным стилем лирической прозы.

Любовь? Любовь - отрадная привилегия молодости. Нежное чувство пожилых людей вызывает у нас в лучшем случае добрую улыбку. Юношеская любовь вбирает в себя целый мир, способна вызвать высший подъем нравственных сил человека. Именно в любви чаще всего раскрывается характер вступающей во взрослую жизнь юности. Вот почему так много любви в ее книгах. Иногда даже чересчур много. Роман «Должна быть Ховалинга!» открывается прощанием героини с влюбленным в нее однокурсником, которого она не любит; она любит другого. Все последующее действие связано с тем, другим, но сама по себе эти ненужная для развития действия сцена прощания литературно выигрышна: сколько читательских эмоций способна вызвать коллизия, в которой он любит ее, а она любит другого!

Наконец, мещанство. Во всех книгах Д. Зигмонте - как и у большинства ее литературных сверстников в Латвии-борьба увлеченности, романтичности, бескорыстия против мещанства.

Борьба против пагубных для человека прописей мещанства, за доверие к беспокойной, ищущей личности была в их книгах, по сути дела, первым актом гражданского самоутверждения выбирающих свой жизненныйпути юношей и девушек.

Но если в молодежной прозе конца 50-х годов борьба чаще всего сводилась к выступлению детей против отцов, то в книгах Д. Зигмонте нет непроходимого размежевания поколений, писательница понимает, что успех дела не решается простой сменой двух поколений. Всякий раз в ее романах появляются духовные наследники и среди молодых-как духовной наследницей Херты Супы в романе «Дети и деревья тянутся к солнцу» предстала любительница бриллиантов Ария Литке. Но и у Д. Зигмонте бунтарями всегда выступает еще не обремененная ничем молодежь, и преимущественно-молодежь влюблённая.

Треугольник молодость- любовь-мещанство, возник в первой же повести Д. Зигмонте на современную тему-«Будь стойкой, Юта!».

Перед нами предстала «классическая» расстановка сил сразу раскрывающая симпатии и антипатии Д. Зигмонте: мать Иевалда, исповедующая неколебимую веру в добротный дом, где глава всему - рубль; Иевалд, во многом впитавший эти наклонности; Юта пылкая, увлекающаяся актриса.

Но если мать - цельный в своей «пригородной» скопидомности образ, то характеры молюдых людей оказались весьма противоречивыми.

Домовитый, мещанистый Иевалд, вопреки романтической однолинейности характера, полюбил балерину, а не благопристойную «хозяйку в дом», как хотелось бы матери.

Да и из Юты не вышло воплощения романтически благородной личности. С точки зрения житейские, а без житейской не бывает жизненной-Юта все-таки мотылек. Если Иевалд мечтает о том, чтобы при женитьбе «все произошло как праздник», то Юта просто предлагает ему однажды остаться ночевать у все. И не поймешь, чего тут больше, -то ли протеста против «мещанских взглядов», то ли легкости нравов.

Можно было бы сказать, что, проводя нас по острой грани между разумным и мещанским взглядами на жизнь, писательница решила изобразить глубинные противоречия повседневной; жизни, сложные характеры. И это было бы хорошо, потому что сила литературных героев не в том, что писатель предложит готовые решения и безупречные образцы, а в том, что эти герои вместе с читателем думают, переживают, ищут ответ на поставленные жизнью вопросы. Но симпатии Д. Зигмонте оказались безраздельно отданными только героине (ее, а не Иевалда призывает она быть стойкой, и можно полагать, что эти противоречия, эта сложность появились благодаря зоркому взгляду ‚писательницы, а не ее замыслу. В последующих произведениях она уже более твердо соблюдает романтическую однолинейность характеров. Борьба против мещанства очень часто преломляется для Д. Зигмонте как непримиримое - столкновение сухости, рассудочности, и подчинения расхожей морали, с одной стороны, и душевной щедрости, права на свободное от расчетов счастье-с другой.

Подобные столкновения олицетворяют в романе «Морские ворота» сестры Айна и Эва. Как это обычно бывает свойственно лирической прозе, вообще - и Д. Зигмонте особенно, в романе содержится «ключевой» символический образ, в котором -эмоционально соотносятся картина природы и состояние людей. Это образ морских ворот, такого участка, где струи реки смешиваются с волнами моря и оттого образуется своеобразное бурление, кипение воды. Через этот штормовой участок суждено непременно проходить кораблям и - по аналогии людям, выбираясь на морской простор. Выдержат ли они? Выберутся ли?

Старшая дочь, наследница воззрений старых Дзиесмов‚ Айна всю жизнь жила в твердом убеждении, что любить можно только то, что можно уважать. «Любовь может быть или не быть... поучает она сестру. - Работа и долг. Это главное». Стойкая, твердая, рассудительная Айна, казалось бы, идеальный человек, Но почему же тогда доходят до разрыва ее отношения с мужем? Ему тяжело жить с этои холодной женщиной, которой все на свете заранее ясно, от которой не ждешь ни душевных откровений, ни искренней увлеченности. Только несчастье, случившееся с мужем во время лова, преобразило Айну, сделало ее «проще, ближе к людям, которые не умеют так прямо, как она, идти по своему пути».

И опять писательница выбирает острую грань: нравственные устои Айны и ее родителей внешне добропорядочны, но видится они не на искренней убежденности, а на расхожей морали, а что о нас скажут люди. Херта Суна отвергла этот мещанский взгляц во имя столь же мещанского эгоизма А старики Дзкесмы и Айна наоборот, готовы поступиться своими эгоистическим чувствам, лишь бы соблюсти приличия, Так опутывает людей заколдованный крут мещанства.

Роман «Дай руку утренней заре» - снова книга о любви. И снова о трудной любви. И снова о борьбе за свободное счастье человека.

Эверита Роткалне и Вернер Апинь-это, условно говоря, латышские Ромео и Джульетта.

Писательница оставляет своих юных героев на трудном рубеже: их роман прервался-прервался, но не кончился, последнее слово еще не сказано. И, скорее всего, любовь Эвериты одолеет преграды предрассудков и собственнической морали.

Если позволителен такой каламбур-все центральные герои Д. Зигмонте героини. В этом, наверное, не нужно искать каких-то особых «симптомов», просто ей, видимо, лучше знакомо женское сердце со всеми его порывами, причудами, легкой уязвимостью.

Вот и в романе «Должна быть Ховалинга!» перед нами две молодые девушки-восьмиклассница Илла и молодая учительница Лена, начавшая свой первый преподавательский год. Обе они горды, обе стремятся к лучшему вопреки обстоятельствам, для обеих символом этого стремления становится названием поселка в далеких горах, в звучании‚которого есть что-то от ветра и большого счастья:«Ховалинга! Неужели и правда есть на свете такое место? Но если его и не было раньше, отныне оно существует. Не может не быть того, о чем человек мечтает.

Обе героини проходят через сходные испытания. Каждая из них одолевает свои «морские ворота», каждую призывает писательница быть стойкой!

И снова находит Д. Зигмонте романтический образ: «Ей нравится ехать - очень. Все равно на какой машине, все равно но по какой дороге, но лучше всего по незнакомой со множеством новоротов, и чтобы после каждого открывалось бы что-то новое.

Так из книги в книгу, как эстафета, переходит не перестающий звучать гимн тем, кто способен стремиться к лучшему, открывающемуся за каждым новым поворотом, гимн тем, кто радуется утру, свету, движению, кто не покоряется власти неблагоприятных обстоятельств, способен довериться своему чувству и бороться за него В разных пересечениях и взаимосвязях настойчиво возвращается писательница к волнующим ее образам, идеям, коллизням, развивая то, что было заложено в романе «Дети и деревья тянутся к солнцу», и всякий раз подведя нас к самому важному выводу: возвышенные и несколько абстрактные идеалы юности нужно переплавлять в ясные, твёрдые убеждения а для этого потребны стойкость и мужество.

В неторопливой, обстоятельной скупой на авторские эмоции традиционной латышской прозе романы Д. Зигмонте были подобны воздушным шарам - порывистым, ярким, многоцветным. Но псдчас они были именно воздушные - им недоставало немного. И пауза перед романом «Дом ведьмы будет отремонтирован» весьма знаменательна.

Многими нитями связан новый роман с прошлыми произведениями. Снова Перед нами развернутся судьбы людей пригорода. Опять символичнок заглавие: «дом ведьмы» - это и старый запущенный дом, куда въезжает журналист, герой, романа и все «запущенное» в душе людей, что необходимо побороть и, наконец, вновь звучит оптимистическая вера в то, что оба «дома» должны быть в будущем отремонтированы.

Но теперь писательница уже гораздо яснее, реалистичное понимает, что «не каждый, у кого есть свой дом, является собственником. Важно не то, сколько грядок возле этого дома, а то, кто в этих грядках копается».

И это зрелое понимание означает, что неожиданная для нас пауза между двумя романами вызвана, скорее всего, тем, что Д. Зигмонте остановилась «перевести дух» перед новым подъёмом. На это хочется надеяться, в это можно верить.