|
Образ и характер Лопахина Гаева по пьесе Вишневый сад (Чехов А. П.)
Подчеркнем, что мотив — проданное за долги имение — один из самых устойчивых в драматургии и в прозе Чехова. В «пьесе без названия» имение генеральши Войницевой переходит в руки богача Венгеровича; в долгах поместье Иванова; проект продажи имения возникает в «Дяде Ване»; закладывает дом Прозоровых — с елями, кленами, березами — запутавшийся в карточных долгах Андрей; и, наконец, за долги продается вишневый сад, который Лопахин, его новый владелец, вырубает под доходные дачные участки. В этом устойчивом мотиве нашла отражение определенная историческая ситуация. Социально-экономические изменения в жизни России после реформы 1861 года привели, в частности, к тому, что «дворянские гнезда» переходили в руки новых хозяев жизни, которые приспосабливали их к новым экономическим требованиям, превращая их в «доходные места» и беспощадно разрушая в них все то, что этим требованиям не отвечало, не приносило выгоды. Эти изменения и сдвиги были чреваты довольно печальными последствиями для хозяев и обитателей дворянских усадеб и поместий. И в пьесе хорошо слышны отзвуки этих последствий: плачет, возвращаясь с торгов, Гаев, «угнетена» и «горько плачет» Раневская, уходит в экономки Варя, которой Лопахин так и не сделал предложения, остается без места Шарлотта, брошен на произвол судьбы больной, беспомощный Фирс... И тем не менее Чехова не удовлетворяли постановки «Вишневого сада», акцентирующие печальные ноты, настраивающие зрителя исключительно на сочувствие к Раневской. Элегия о прошлом, каким бы счастливым ни виделось оно Раневской, Гаеву, Фирсу, не выражала жанрового замысла пьесы, ее основного идейно-эмоционального пафоса. «Когда его изящные пьесы, — справедливо писал о Чехове М. Горький, — играют как драмы, они от этого тяжелеют и портятся». Но что же составляет драматургический конфликт пьесы? Что является в ней той «пружиной», которая движет внешнесобытийным и внутренним, означенным сдвигами в переживаниях и размышлениях героев действием? Чехов исключает из состава действующих лиц «злодеев», то есть тех героев, чья преступная или ложно направленная воля являлась бы источником конфликта и несчастий жертв. Нет в его пьесах и «ангелов». Так, оригинальность «Иванова» сам Чехов видел прежде всего в том, что «не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал». Из сказанного никак не следует, что Чехова не волновал вопрос: кто виноват? Но он так расставляет действующие лица, так направляет ход событий, чтобы выявить и установить прежде всего: что виновато? Что слагает счастье людей и разбивает их жизни? Чехов, иначе говоря, стремится выявить и передать более глубокую причину несчастий людей и общего социального неблагополучия, чем инициативные действия «злодеев». Противоречия между хозяевами, сходящими с исторической сцены и входящими на нее, усиливали, обостряли драматизм русской жизни, но главную драму, основное зло Чехов видел в другом — в ненормальном укладе русской жизни в целом, в повсеместной неустроенности социальных, нравственных, повседневно-бытовых отношений. Так, доктору Королеву («Случай из практики») причина, которая делает несчастными не только рабочих, но и хозяев фабрики, кажется вначале непонятной, таинственной. Он думает даже о «чудовище с багровыми глазами», о «дьяволе, который обманывает и тех и других». И наконец приходит к выводу, что в основе отношений между теми и другим — «недоразумение», «логическая несообразность». Чехов тем самым называет генеральное, всеопределяющее, по его убеждению, обстоятельство, которое, усугубляя повсеместное неблагополучие, лишает счастья, подлинной человечности и слабых и сильных. Эту-то «несообразность» в жизни и поведении героев «Вишневого сада» и вскрывает сценическое действие пьесы. Лопахин подсказывает Раневской единственно реальное средство спастись от разорения. Чем отвечает Гаев и Раневская на его предложение? «Гаев. Извините, какая чепуха! Любовь Андреевна. Я вас не совсем понимаю, Брмолай Алексеич». Лопахин еще раз напоминает и помощь свою предлагает, искреннюю и бескорыстную: «Ежели надумаете насчет дач и решите, тогда дайте знать, я взаймы тысяч пятьдесят достану». И та же реакция: Варя сердится, Гаев называет его хамом. Во втором действии Лопахин уже не предлагает, а умоляет. «Лопахин. ...Дайте же мне ответ!.. Вам говорят русским языком, имение ваше продается, а вы точно не понимаете. Любовь Андреевна. Что же нам делать? Научите, что? Лопахин. Я вас каждый день учу. Каждый день я говорю все одно и то же... Поймите! Раз окончательно решите, чтобы были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены. Любовь Андреевна. Дачи и дачники — это так пошло, простите. Гаев. Совершенно с тобой согласен. Лопахин. Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили!» И уж совсем лишено логики поведение Раневской в третьем действии. В городе идут торги — в имении бал, играет оркестр, в зале танцуют. Поистине пир во время чумы! Любовь Андреевна и сама понимает неуместность происходящего: «И музыканты пришли некстати, и бал мы затеяли некстати... Ну, ничего... (Садится и тихо напевает.)» Полной фантасмагорией — по контрасту с готовящейся в городе развязкой — выглядит на этом балу Шарлотта Ивановна, открывающая в первой паре гранд-ронд, занимающая гостей карточными фокусами и поражающая их воображение иллюзионистскими трюками. Отблеск иллюзорности, призрачности ложится на все происходящее. «Жизнь у нас дурацкая», «нескладная, несчастная жизнь», — говорит Лопахин, как бы резюмируя происходящее на сцене. «Теперь все враздробь, не поймешь ничего», — вторит ему Фирс. Чеховские герои постоянно испытывают на себе давление ненормального, несуразного уклада жизни, они живут под властным, почти неотразимым воздействием «логической несообразности», многих из них она делает своим орудием. Но как ни властна над людьми «логическая несообразность», Чехов бесконечно далек от мысли о ее роковой предопределенности и фатальной неизбежности. Изображая своих героев предельно противоречивыми, Чехов не считает их, однако, «без вины виноватыми» и далеко не со всех снимает ответственность за идущую «враздробь» жизнь. У Чехова, как отмечалось, нет «злодеев» и «ангелов», он не разграничивает даже героев на положительных и отрицательных. В его произведениях сплошь и рядом встречаются «хорошие плохие» герои, или, как скажет он о действующих лицах «Лешего», — «хорошие, здоровые люди», симпатичные, но — только «наполовину». Такие столь непривычные для прежней драматургии принципы типологии и приводят к появлению в пьесе характеров, сочетающих в себе противоречивые, более того — взаимоисключающие черты и свойства. Раневская непрактична, эгоистична, она мелка и пошла в своем любовном увлечении, но она и добра, отзывчива, в ней не увядает чувство красоты. Лопахин искренне хочет помочь Раневской, выражает ей неподдельное сочувствие, разделяет ее увлеченность красотой вишневого сада. Чехов подчеркивал в письмах, связанных с постановкой «Вишневого сада»: «Роль Лопахина центральная... Ведь это не купец в пошлом смысле слова... это мягкий человек... порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов». Но этот мягкий человек — хищник. Петя Трофимов так разъясняет Лопахину его жизненное назначение: «Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен». И этот мягкий, порядочный, интеллигентный человек «съедает» вишневый сад... Такого многомерного изображения характера требовала художественная объективность, это краеугольное положение чеховской эстетики. Но в поведении своих героев писатель разграничивает мотивы «вольные» и «невольные». Он не смешивает, сочетая противоречивое, поступков и действии, преследующих определенные, сознательно поставленные цели, с поступками и действиями, совершенными под неотразимым влиянием обстоятельств. Чехов осуществляет объективное, многомерное изображение характеров в пределах достаточно четкой нравственной оценки. Результат и намерение в этой оценке всегда разграничены. Миропонимание Чехова покоилось на незыблемом убеждении, что правда и красота «всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле» («Студент»), И когда люди отступают от «главного», забывают о своем предназначении и высоких целях человеческого бытия, тогда жизнь и становится особенно, невыносимо нескладной. Вспомним еще раз Гурова, приведем полностью его признание, честное и самокритичное: «...Как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве». В произведениях 80-х годов Чехов передавал трагическое положение людей, утративших общую, руководящую идею, а вместе с ней и содержание, смысл всей своей жизни. Так, герой «Скучной истории»— талантливый ученый, умный, деликатный, великодушный человек. Однако он не в состоянии помочь любимой воспитаннице, жаждущей жизненного и нравственного самоопределения, он беспомощен в отношениях со своими пошловатыми родными. Почему? Потому что, признается он, у него нет «того, что называется общей идеей или богом живого человека... того, что выше и сильнее всех внешних влияний». Осмысленная жизнь без определенного мировоззрения, — утверждал писатель, — не жизнь, а тягота, ужас». И гибель, духовная и физическая, как происходит это с Ивановым. Напряженные раздумья над тем, что должно составить «руководящую идею», как ее обрести, а тем самым встать с окружающими в «правильные», подлинно человеческие отношения, — вот чем живут герои многих чеховских произведений... Чехов безоговорочно встает на сторону Астрова: тот не только одухотворен благородными целями, но и самоотверженно служит им. Чехов разделяет мечты Вершинина и Тузенбаха, ему близки порывы трех сестер к светлой содержательной жизни. Правда, его сочувствие этим героям пропитано горечью: слишком они слабы, чтобы преодолеть и пошлость жизни, и свое прекраснодушие. «Линтваревы, — писал Чехов о своих хороших знакомых, набрасывая вместе с тем черты одного из центральных для его творчества типа героев, — прекрасный материал; все они умны, честны, знающи, любящи, но все это погибает даром, ни за понюшку табаку, как солнечные лучи в пустыне». Когда же Чехов изображает тех, кто отказывается от поисков общей идеи, правды и смысла жизни, уступает давлению обстоятельств, становится вольно или невольно орудием социального зла, Чехова оставляет сочувствие, его оценочный пафос наполняется другой тональностью. Вишневый сад, включенный в контекст положительных чеховских идеалов, выступает в пьесе и олицетворением прекрасной творческой жизни, и этическим критерием, «судьей» персонажей. Их отношения к саду как к высшей красоте и целесообразности — вот авторская мера нравственного достоинства того или иного героя. Раневской не дано спасти сад от гибели, и не потому, что она оказалась не в состоянии превратить вишневый сад в коммерческий, доходный, каким он был лет 40—50 назад («...бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и в Харьков. Денег было!»). «Уж очень много мы грешили...»— кается она (во втором действии). «Какие у вас грехи...»—успокаивает ее Лопахин. Однако сам автор далек от снисхождения. Душевные силы, энергию Раневской поглотила любовная страсть, парализуя постепенно ее волю, заглушая ее природную отзывчивость на радости и горечи окружающих, делая ее равнодушной и к конечной судьбе вишневого сада, и к судьбе близких людей. Подчеркивая равнодушие, Чехов воссоздает своего рода игру с телеграммами из Парижа, — отношение к ним Раневской находится, так сказать, в прямой пропорциональной зависимости от степени угрозы, нависшей над садом: в первом действии, пока говорят лишь о возможности продажи, Раневская «рвет телеграмму, не прочитав»; во втором действии называется уже покупатель — Раневская, прежде чем порвать телеграмму, прочитывает ее; в третьем действии состоялись торги — Раневская не рвет телеграмм и, случайно обронив одну из них, признается в решении уехать в Париж к человеку, обобравшему и бросившему ее, признается в любви к этому человеку: «И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю... Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу». В Париже она собирается жить на деньги, которые Анина бабушка прислала на покупку имения. «Да здравствует бабушка!»—в этом возгласе и бравада, и отчаяние, и ощутимая доля цинизма. Прислушаемся к Гаеву: «Она хорошая, добрая, славная, я ее очень люблю, но, как там ни придумывай смягчающие обстоятельства, все же, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении». Гаев излишне категоричен в своей конечной оценке, так же, как и Петя Трофимов: Чехов не может принять ригоризма, с каким тот, не познав еще жизни, осуждает Раневскую. Петя в этом смысле удивительно похож на доктора Львова из пьесы «Иванов»— «честного, прямого, горячего, но узкого и прямолинейного человека». Но как ни уязвим Петя в своей прямолинейности, его осуждение содержит значительную и решающую долю истины. Чехов исключительно высоко ценил широту воззрения, способность подняться выше личного убеждения, любимой идеи и даже самого большого чувства, будь то сильная страсть или личное горе. Раневская оказалась ниже идеи Вишневого сада, она предает ее. Именно в этом и состоит смысл ее признания, что без бросившего ее в Париже человека она жить не может: не сад, не поместье средоточие ее сокровенных помыслов, надежд и стремлений. Не поднимается до идеи Вишневого сада и Лопахин. Он сочувствует и переживает, но его волнует лишь судьба владелицы сада, сам же Вишневый сад в планах преуспевающего предпринимателя обречен, неотвратимо и целенаправленно, на гибель. Именно Лопахин доводит до логического конца действие, развивающееся к своей кульминационной несообразности: «Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву». Нескладная, неустроенная, лишенная творческих сил жизнь превращена усилиями людей, ложными по своим целям, в жизнь призрачную, фарсовую. Центр, полюс этой «нескладной» жизни — откровенно фарсовый персонаж Пищик. Обращаясь к нему, Петя заявляет: «Если бы энергия, которую вы в течение всей вашей жизни затратили на поиски денег для уплаты процентов, пошла у вас на что-нибудь другое, то, вероятно, в конце концов, вы могли бы перевернуть землю». Своего апогея бессмысленная энергия действующих в «Вишневом саде» «героев» достигает в сцене фантасмагорического бала. Его отблески падают на всю пьесу: драма перерастает в комедию, как й определил ее жанр сам автор. Подобное определение дал Чехов и «Чайке», что повергало театральных критиков в недоумение. «В этой комедии, — писал один из них, — одно покушение на самоубийство, одно настоящее убийство и вообще мрачное отчаяние на всех лицах, — хороша комедия!» Но прав был не критик, а Чехов: его жанровая трактовка опиралась на прочную традицию русской эстетической^ мысли. Комедия, утверждал Белинский, «изображает отрицательную сторону жизни, призрачную деятельность... смешное комедии вытекает из беспрестанного противоречия явлений с законами высшей разумной действительности». Комедия «Вишневый сад» устанавливает несоотвествие мыслей и жизненной практики ее героев авторскому идеалу прекрасной, разумной, одухотворенной жизни и воспроизводит логически несообразную жизнь в заостренных до фарса формах. Но Чехов не ставит на этом точку. В пьесе есть и еще один план. Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Юрий Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
Назад