Влияние Анны Ахматовой на творчество «ахматовских сирот» 1 часть (Ахматова Анна)

«Ахматовскими сиротами» называют группу из четырех поэтов – Иосифа Бродского, Дмитрия Бобышева, Анатолия Наймана и Евгения Рейна, входивших в ближайший круг общения Анны Ахматовой в конце 1950-х — начале 1960-ых годов. Несмотря на большую разницу в возрасте, мировоззрении и стиле поэзии, молодые поэты часто посещали Ахматову на её даче в Комарово и проводили часы за беседами с ней. Будучи их старшей современницей и литературным авторитетом, более того – живой легендой, Ахматова произвела на них неизгладимое впечатление. Закономерно предполагать, что она повлияла не только на самих «сирот», но и на их творчество.

И действительно, ряд исследователей называет Бродского, Бобышева, Рейна и Наймана неоакмеистами. По определению кандидатки филологических наук Е. Э. Фетисовой, «неоакмеизм как литературное направление представляет собой синтез модернизма и реализма».

Наследуя традициям акмеизма, заложенным Ахматовой, Мандельштамом, Блоком, неоакмеисты поделились на три «поколения». Среднее, «шестидесятническое» поколение, куда входили «сироты», переработало акмеизм в контексте элегической и романтической поэтики. Объединяющим звеном для поэтессы и её «учеников» стали мотивы времени и памяти (об этом речь пойдет ниже).

Однако, по словам Наймана, «золотая четверка» и «русская Сапфо» принадлежали к разным «историям», то есть к разным литературам, и ахматовская закончилась с её смертью. Здесь же стоит отметить, что и сами «ахматовские сироты», и литературоведы, изучающие их стихотворения, отмечали, что эту группу поэтов нельзя назвать «прямыми» наследниками ахматовской традиции или продолжателями её дела. По воспоминаниям Бродского и Наймана, для них тогда важнее была особая «атмосфера», которую создавала на своей даче Ахматова, общение с ней, как с классиком. То же отмечал и Евгений Рейн: «Разумеется, выучиться на поэта нельзя, научить писать стихи невозможно». Для их становления, как поэтов, важнее были какие-то идеи или вопросы, которые поднимала Ахматова в их беседах, чем ученичество или передача опыта. Тем не менее, ахматовское влияние всё же можно отследить в творчестве «волшебного купола» по воспоминаниям авторов и при анализе текстов, хотя оно и не будет столь явным.

Из самого очевидного стоит отметить, что «золотой хор» посвятил Ахматовой большое количество стихотворений, где каждый так или иначе реминисцирует об ушедшем времени, о самой поэтессе. После её смерти воспоминания о первом горе при похоронах и притупившейся спустя года боли по-ахматовски сливаются в одно, как сливаются прошлое и настоящее, создавая континуум и позволяя происходить новым мысленным встречам с ней. Бродский, однако, опередил с созданием этого сюжета остальных, изобразив не живую Ахматову в прошлом или настоящем, но ее призрак, и не в настоящем, а в будущем 21-м веке. Однако для начала обратимся к творчеству Дмитрия Бобышева. Из его стихотворения «Все четверо», написанное «на смерть» поэтессы, пришло само название группы — «ахматовские сироты».

Бобышев, как и все из четверки тогда юных поэтов, еще до знакомства с Ахматовой писал стихи и искал свой собственный стиль. Так, по его словам, в начале 60-ых вся группа экспериментировала с акмеизмом и пыталась его по-новому переосмыслить, вслед за самой Ахматовой, которая к тому моменту уже «преодолела» это литературное направление. Он говорит, что многоплановость и полифонизм «Поэмы без героя» проявляются в том, как «Бродский вносил полифонические элементы в раннюю карнавальную поэму, Найман использовал барочные приемы и фонетические иноязычные отражения в текстах, у Рейна в лирических монологах появилась некая таинственность». Цикл «Траурных октав» Бобышева, к которому относится «Все четверо», он писал с оглядкой на ахматовские «Полночные стихи».

Бобышев, отталкиваясь от текста Ахматовой, в каких-то местах прямо отсылает к ней, а где-то выстраивает намеренную антитезу. Любопытно, что он опускает введение и заключение. Возможно, Бобышев не хотел слишком сильно опираться на «Полночные стихи», а может не хотел перефразировать формулировки «вместо посвящения» и «вместо послесловия», которые явно отсылают к такому «сакральному» тексту Ахматовой, как «Реквием» («Вместо предисловия»).

Бобышев не нумерует части цикла, но каждую из них можно так или иначе сопоставить с стихотворениями у Ахматовой (не считая того, что у него их на одну больше). Так, в самой первой части «Траурных октав», тишине, с которой был «обручен» образ утерянного любимого «Полночных стихов», его немоте противопоставляется звучание записанного голоса Ахматовой: «Огромно-голубиный и грудной/в разлуке с собственной гортанью голос». Но, несмотря на противопоставление, в конце Бобышев вторит Ахматовой: «Но только тень от голоса со мной» / «Он насмерть остался со мной».

Интересно перекликаются между собой шестые части — «Ночное посещение» и «Все четверо». У Ахматовой описывается, как живую героиню в полночь посещает призрак любимого, а у Бобышева – как он посещает могилу Ахматовой. Также в «Ночном посещении» упоминается Вивальди, а у Бобышева в седьмой части «Октав» — Моцарт. Важным мотивом для этой части стал и мотив альбатросса, как символа упущенных возможностей. Он тематически связан с морем — а про море и морскую птицу (но ласточку) написано и в седьмой части «Полночных стихов». Наконец, последнее стихотворение Ахматовой оканчивается строкой «бормочет окаянные стихи», но у Бобышева со смертью поэтессы стихи «без нее немотствуют».

Теперь обратимся к Анатолию Найману. Он, тоже ныне здравствующий «ахматовский сирота», говорит, что его молодость крепко связана с именем Ахматовой, работой у нее секретарем, участием в «золотом хоре». Сама Ахматова говорила о нем: «В его отношении к стихам есть что-то суровое и сдержанно-целомудренное». В каком-то смысле, это определение подошло бы и самой Ахматовой, и в общем отношению акмеистов и неоакмеистов к творчеству.

Найман посвятил Ахматовой стихотворение «Я прощаюсь с этим временем навек...», строчку из которого («Ваша горькая божественная речь») она взяла в качестве эпиграфа к «Запретной розе». Здесь у Наймана также можно найти акмеистическое единство времени. В одном предложении-четверостишии идут рядом «комаровская сосна» — символ позднего периода жизни Ахматовой; «ослепший призрак Ленинграда» — Ахматова и 40-ые; «Александровский сад», который, возможно, отсылает к юности и молодости поэтессы в Петербурге; и мелькающая среди его листьев «темно-красная стена» Крестов, у которой Ахматова просила поставить ей памятник и которая связывает молодость с трагической зрелостью. Также важно, как элегический мотив прощания с уходящим временем — а через него с Ахматовой, которая его олицетворяет — был переработан в акмеистической традиции. Сентиментальное произнесение имени «любимой» заземляется через замечание, что фонетически имя Ахматовой произносится, как вздох: «Ваше имя, произнесенное глухо, / Больше годное для вздоха, не для слуха». Также, уже после смерти Ахматовой, Найман посвятил ей стихотворение: «Хоть картина недавняя, лак уже слёз...».