Лишний человек в русской литературе (*Общие критические статьи)

Удивительный, непостижимый, необъяснимый парадокс: самый блестящий, поистине ослепительный, самый деятельный, самый плодотворный XIX в. России породил в ее литературе образы странных, страдающих, бездеятельных людей. Тургенев назвал их «лишними». И эту кличку подхватили. Да, да, они лишние, они никчемные. Их так воспитали, потому что они помещичьи дети, потому что они дворяне, потому что Ваньки, Захарки обслуживали их.

«В самом деле, — раскройте, например, «Онегина», «Героя нашего времени», «Кто виноват?», «Рудина»/…/ — в каждом из них вы найдете черты, почти буквально сходные с чертами Обломова», — писал Добролюбов в 1859 г. Далее следует обстоятельный, с пристрастием разнос Онегина, Печорина, Обломова: «Кто же, наконец, сдвинет их с места этим всемогущим словом «вперед!», о котором так мечтал Гоголь и которого так ожидает Русь?»

Гончаров, так беспощадно развенчавший Обломова, вместе с тем полон уважения к нравственным качествам своего героя.

Он говорит о нем устами Штольца: «...таких людей мало; они редки, это перлы в толпе!»

Чернышевский противопоставил Обломову (роман он не дочитал) иного героя, деятельного и фанатичного Рахметова, который тренировал свою волю на матрасе с гвоздями.

Сейчас, в XXI в., бросая взгляд на XIX столетие, мы не можем не дивиться тому странному скоплению «лишних» людей. На смену онегиным, печориным пришли бельтовы (Герцен, «Кто виноват?»), рудины (Тургенев, «Рудин»), лаврецкие (Тургенев, «Дворянское гнездо»), райские (Гончаров, «Обрыв») и, наконец, как наиболее яркое олицетворение ненужности, никчемности — Обломов.

Невольно задаешься вопросом, могло ли быть такое в эпоху Петра Великого, в годы Екатерины Великой? Могли ли тогда появиться в литературе праздные скучающие лишние люди, даже такие красиво скучающие люди, как Онегин и Печорин? Отрицательный ответ на этот вопрос очевиден. Почему? Обратимся к Пушкину: «тогда Россия молодая мужала с гением Петра». Тогда не было времени скучать, тосковать, предаваться рефлексии, самобичеванию. Вся страна, весь народ был подвигнут к действию, к реформе, к созиданию. Дело Петра продолжала Екатерина. Россия выходила на передовые рубежи истории, но... но... никак не умела решить свои внутренние экономические и социальные проблемы. Она застряла в крепостничестве, в то время как Западная Европа давным-давно сбросила с себя эти путы, мешавшие и экономическому развитию, и нравственному самосознанию.

Многие русские побывали за рубежами России. Русская армия — в Париже, и тамошние нравы невольно сравнивались с нравами России. Так была подготовлена почва для движения декабристов. Александр I не отреагировал на доносы о возникшем движении дворянского либерализма, опасного для самодержавного режима. «Не мне их судить», — как говорят, ответил он. Историки связывают этот ответ с нравственными терзаниями царя, не могшего себе простить участие в трагическом низложении отца, Павла I. Вряд ли это было так.

Александр, воспитанный на либеральных идеях швейцарца Лагарпа, приставленного к нему Екатериной (что резко порицалось баснописцем Крыловым), понимал, как отстала Россия от Западной Европы в крестьянском вопросе, но, не имея должного характера, чтобы пойти на решительные меры, он отступился, махнул на все рукой, предоставив страну в полное распоряжение волевого и узколобого Аракчеева. Тайно сочувствуя будущим декабристам, он самоустранился. Как бы ни судили новейшие историки Александра Благословенного (так назвал его народ), он был благороден, чист душой и трагически тяготился доставшимся ему жребием быть царем и вершителем людских судеб.

Николай I обладал характером солдата и круто расправился с дворянской оппозицией. Дворянство оскудевало. Эволюция шла по схеме, начертанной еще Пушкиным: «дед богат, отец нуждается, внук просит подаяние». На смену идут «разночинцы», так окрестили тогда новый служилый класс, а также журналистов, литераторов, людей искусства, выходцев из духовенства, мещан, купеческих семей. Дворянство, оставив сферы культуры, где оно ранее занимало главенствующее место, сохранило за собой командные посты в армии и в аппарате высших государственных чиновников.

Тема «лишних людей» возникла в России. Теоретически она оформилась в 50-х гг. XIX в., после выхода сочинения Тургенева «Дневник лишнего человека». Сама же художественная практика уже к тому времени создала типические черты этих, так называемых «лишних людей» (Чацкий, Онегин. Печорин).

Добролюбов, Чернышевский подхватили термин, и надолго в русской критике, вплоть до последних, уже наших дней литературоведение и наша средняя и высшая школа увлеченно «казнили» за бездеятельность и ненужность лишних людей. Школьники, порой и студенты, с еще не замутненным сознанием здравого ума, недоумевали, почему же их, таких обаятельных, таких поистине притягательных, нужно относить к отрицательным персонажам и осуждать их.

Белинский, Герцен, Добролюбов, Чернышевский, Некрасов рвались в бой. Они требовали активных действий, решительных мер, борьбы, если говорить о конечных целях, то революции. Это были своеобразные экстремисты прогресса, родоначальники той когорты протестантов, которые привели к Октябрю 1917 г.

В 60—70-х годах прошлого, XX столетия некоторая часть (очень тогда незначительная) русской интеллигенции (советской, ибо тогда мы еще жили в Советском Союзе), потрясенной картиной репрессий сталинского времени, обнародованной XX съездом КПСС, обратила критический взор к прошлому России, к именам Белинского, Герцена, Добролюбова, Чернышевского с еще робким сомнением в нужности и исторической полезности их революционного энтузиазма. Волны осуждения «революционных демократов» XIX в. поднимались и ширились, и ныне грубая брань несется в их сторону.

Полный уважения к их именам, я не брошу в них камень, они не прозревали грядущих последствий. В их нетерпеливом ожидании перемен они не сумели подняться до глубокой мудрости.

Источник: Артамонов С.Д. Сорок веков мировой литературы. В 4 кн. Кн. 4. Литература нового времени. – М.: Просвещение, 1997