Новый роман и творчество Клода Симона (Литература XX века)

Французский прозаик Клод Симон принадлежит к школе «нового романа», или — по другому распространенному обозначению — «антиромана». Как отмечают специалисты-литературоведы, за последние десятилетия ни одно явление литературы не инициировало столько споров, как «новый роман». Спорили даже сами «новые романисты», отрицавшие существование единою направления и отстаивавшие каждый свою неповторимость. Со временем споры поутихли, «новый роман» стал непреложным фактом истории искусства. Некоторые характерные образцы «нового романа» переведены и на русский язык, так что мы можем судить о них не только по разноречивым публикациям критиков.

В чем же суть этого художественного явления? Каковы его истоки? Для ответа на эти вопросы попробуем коснуться истории романа вообще. Первоначально, в позднее средневековье, под романом понималось всякое сочинение, написанное на одном из языков романской группы — испанском, португальском, французском, провансальском, итальянском и других, возникших из диалектов латинскою после распада Римской империи.

Тем самым роман противопоставлялся произведениям на латинском языке, который в основном служил языком церкви и науки. Позже понятие романа конкретизировалось, и им стали обозначать эпическое повествование, где содержание сосредоточено на судьбе конкретной личности в ее отношении к миру, на становлении, развитии ее характера и самосознания. История романа насчитывает много столетии. Прежде чем прийти к привычной нам реалистической форме, высшие образцы которой даны Толстым и Достоевским, он претерпел много изменений. И продолжает развиваться. Полагают даже, что роман в принципе не может получить завершенной жанровой формы, поскольку он представляет собой эпос собственного времени, то есть не должен иметь канона.

Особенно отчетливо это проявилось с появлением в 1920-е годы модернистского романа — романа Кафки, Пруста, Джойса, в котором жесткие связи с опытом писателей предшествующих поколений нарушились. Время подтвердило правомочность их поисков. Позже на этой же почве родилась литература абсурда, виднейший представитель которой Сэмюэл Беккет был отмечен Нобелевской премией за 15 лет до Симона, который получил ее в 1985 году. Стремление абсурдистов раскрыть суть бытия с помощью новых средств художественной изобразительности явилось существенным этапом в развитии литературных форм.

«Новый роман» тоже родился из попыток принести методы и средства литературы в соответствие с действительностью дня. Он набирал силу в годы, последовавшие за послевоенным периодом общественной активности, периодом, вызвавшим к жизни «ангажированную» литературу Сартра, Камю и других. К 50-м годам волна подъема начала спадать, воцарилась тягостная атмосфера стабилизировавшегося потребительства, оставляющая мало места духовным силам и запросам человека. «Индивид стал легко заменяемой оперативной единицей, предназначенной для ускорения производства или принудительного потребления» — так определял один французский социолог положение личности в современном мире. Прежние антропоцентрические идеалы и верования, утвердившиеся в эпоху Ренессанса и имевшие целью дать духовные перспективы человеческому существованию, подверглись сомнению или даже были отвергнуты.

Романист Роб-Грийе, один из ведущих теоретиков «нового романа», в. программной статье «О нескольких устаревших понятиях» (1957) заявлял: «Человек был смыслом всего, ключом ко всему миру и его естественным хозяином... Почти ничего от всего этого сейчас не осталось». Как когда-то прозвучало на весь мир ницшевское «Бог умер!», так теперь в ход пошел тезис « Человек умер!». Соответственно изменились и взгляды на искусство, на его связь с людским обществом. Тот же Роб-Грийе писал, что искусство не ищет опоры в некоей истине, которая существовала до самого искусства, и оно не выражает ничего, кроме себя. И делал вывод, что писатель должен создать мир, однако создать его из ничего, из пыли. Еще определеннее высказывался другой крупный автор «новых романов» Мишель Бютор: «Мы находимся в такой стадии, когда стоны разваливаются и речь идет о наилучшем использовании обломков, которые сохраняются в груде мусора и пыли... Мы не знаем и не можем знать, где мы находимся, куда идем». Нечто подобное говорил и Клод Симон.

«Новый роман» возник во Франции, где крушение надежд на создание гуманистического общества ощутилось особенно болезненно. Виднейшими его представителями, кроме Роб-Грийе, Бютора и Симона, стали Натали-Саррот (урожденная Наталья Ильинична Черняк, девочкой покинувшая Россию) и Клод Мориак, сын нобелевского лауреата. Расходясь в представлениях о том, какими путями надлежит осуществлять перестройку искусства слова, они не образовали школы в строгом смысле слова, сближаясь лишь в утверждении принципиальной исчерпанности традиционного повествования.

Клод Симон принадлежит к той части этого разноликого писательского круга, которая исповедует «шозизм» (от французского chose — «вещь») — изображение окружающей действительности через доскональное описание ощутимых фрагментов, отдельных «вещей» видимого мира, «обломков» реальности в их субъективной, произвольной композиции. Романы «шозистов» наполнены «фотографированием» подробностей, деталей, которые попадают в поле зрения некоего «взгляда», регистрирующего все вокруг. Все это организуется в единое целое с помощью чьего-то потока сознания, который свободно и широко разливается на пространстве романа, вовлекая в себя и то, что внутри сознания, и то, что вне его. Так, в частности, написан и роман Симона «Дороги Фландрии» (1960). В его непрерывном словесном водопаде — и монологи, и диалоги, и описания, и прямая речь, словом, все способы повествования. Субъективный его ритм ломает сложившиеся нормы, даже правила языка и синтаксиса: знаки препинания причудливо рассыпаются автором по тексту либо вовсе упраздняются, предложение деформируется, дробится.

Как и у других «новых романистов», у Клода Симона трудно или совсем невозможно определить, кому принадлежат выплескивающиеся на страницы романа потоки ощущения и сознания. Повествование неуловимо перемещается от одной точки к другой, размывая очертания персонажей. И читателя не покидает вопрос: а что все это значит?

Читать такие произведения сложно. И вместе с тем тиражи этих книг поначалу доходили до десятков тысяч экземпляров, что для Франции много, а специализирующееся на их публикации издательство «Минюи» выросло в крупную фирму. Конечно, можно сослаться на моду, сформированную с помощью прессы и университетского литературоведения. По этим всего не объяснишь. «Новый роман» существует уже несколько десятков лет, да и литература 60—80-х годов, прямо не связанная с этим течением, так или иначе несет на себе отпечаток изменений, внесенных им в технику повествования. Некоторые из этих новшеств можно найти даже в реалистических романах.

Да и произведения «новых романистов» все-таки не стали романами ни о чем, как это афишировалось их теоретиками. Что бы ни хотели сказать авторы, их книги напоминали о конфликтах человеческих, о жизни реальной. В тех же «Дорогах Фландрии» можно уловить вполне определенную историю. Речь явно идет о военном поражении Франции в 1940 году, о гибели некоего кавалерийского капитана, попавшего в засаду после разгрома его эскадрона. Клочками, обрывками восстанавливается предыстория капитана, на страницах романа появляются его жена и ординарец, бывший жокей, выясняются отношения в этом любовном треугольнике. Из хаоса слов проступает дальнейшая судьба персонажей, описывается лагерь для военнопленных, попытки бегства и т. п. И вместе с тем сама архитектура повествования становится мощным средством художественного выражения. С завораживающей силой Симон передает самим текстом книги ритм непрерывного движения, бесконечной скачки, которая вырастает до символа бытия, потока жизни.

Так что «новый роман» не подтвердил собственную заявку на бессодержательность, на чистые поиски формы ради нее самой. Не стал он и тем, чем положено быть роману, — предметом здорового читательского интереса. И тем не менее Шведской академии, видимо, не захотелось повторять ошибки 50-летней давности, когда за пределами ее внимания оказались Джойс и другие ниспровергатели канонов.

В фактах биографии Клода Симона трудно обнаружить обстоятельства, объясняющие его приход к «новому роману». Он родился в городе Антананариву — административном центре острова Мадагаскар, в семье офицера кавалерии французской колониальной администрации. Вырос на юге Франции, учился в Париже, где одно время занимался живописью, потом в Оксфорде и Кембридже. В 1937 году уехал в Испанию, сражался на стороне республиканцев. В составе французских кавалерийских частей участвовал в военных действиях против немецкого нашествия, пережил поражение 1940 года, попал в плен, совершил побег. После этого жил в городке Салсес на юге Франции, занимался виноградарством, потом переселился в Париж. Первый роман («Шулер»), начатый еще до войны, выпустил в 1945 году, в нем ощущалось влияние «Постороннего» Камю. В следующем году опубликовал заметки-воспоминания «Натянутая нить», а потом роман «Гулливер». В ранних произведениях Симона, написанных в традиционной манере, оказались намеченными все темы, позднее развернутые в романах, выполненных в стиле «барокко XX века», как окрестили критики сочинения Симона. Всего им создано около полутора десятков романов, его творения переводились на два десятка языков.

Нобелевская премия застала Клода Симона в конце писательского пути и стала свидетельством, что его творческие усилия не пропали втуне. Его опыт, согласно которому писатель «говорит языком действительности, а не объясняет ее», оказался нужным людям.