Биография Пастернака творчество жизнь (Пастернак Б. Л.)

«Поверх барьеров»

Зимой 1913/14 года Борис Пастернак жил в основном на заработки репетитора. В этот период и он, и его друзья С. Бобров и Н. Асеев объединились в новую группу, которую назвали «Центрифугой».

Творческая направленность членов «Центрифуги» была вполне футуристической, и потому требовалось найти свою нишу среди представителей этого еще нового течения. В конце апреля 1914 года вышел первый альманах группы, получивший экстравагантное название «Руконог».

Помимо трех нетипичных для манеры Пастернака стихотворений, явно несущих следы внешнего, а не внутреннего заказа, Борис выступил в этом альманахе с полной полемического задора статьей «Вассерманова реакция», направленной против главного неприятеля «Центрифуги» в стане футуристов – поэта Вадима Шершеневича, лидера группы «Мезонин поэзии». Альманах, как и было рассчитано, вызвал взрыв негодования в лагере противника, и 2 мая авторы «Руконога» получили ультиматум, подписанный К. Большаковым, В. Маяковским и В. Шершеневичем. Однако назначенная встреча соперников в кондитерской на Арбате неожиданно закончилась почти примирением. Маяковский и Пастернак не только почти сразу нашли общий язык, но и явно понравились друг другу, так что вскоре в одной из газет появилось письмо с извинениями, подписанное С. Бобровым. Теплые же отношения друг к другу, несмотря на порой возникавшие разногласия, Пастернак и Маяковский пронесли через всю жизнь. Сила влияния творческой манеры Маяковского была столь велика, что Пастернак, по его собственному признанию, должен был сопротивляться этому воздействию:

«Чтобы не повторять его и не казаться его подражателем, я стал подавлять в себе задатки, с ним перекликавшиеся, героический тон, который в моем случае был бы фальшив, и стремление к эффектам. Это сузило мою манеру и ее очистило».

На лето Пастернак получил первый серьезный литературный заказ – перевод комедии немецкого романтика Генриха Клейста «Разбитый кувшин». Работа осложнялась тем, что средствами русского языка предстояло передать строй немецкой народной речи, к тому же пьеса изобиловала шутками и поговорками. За четыре недели 3 тысячи строк комедии были переведены, однако от постановки заказавший пьесу Камерный театр «из патриотических соображений» вынужден был отказаться (началась Первая мировая война), опубликована же комедия была лишь в мае 1915 года.

Война была трезво встречена поэтом: он не поддался временному воодушевлению, подобно многим своим современникам, в том числе и Маяковскому. Отношение к войне преломилось в таких стихотворениях, как «Артиллерист стоит у кормила» и, отчасти, «Дурной сон». Пастернак был освобожден от призыва в армию из-за последствий падения с лошади. Жизнь в Москве становилась все более и более тяжелой, и Пастернак решил воспользоваться предложением и занять должность конторщика на химических заводах неподалеку от Соликамска, на станции Всеволодо-Вильво, что на Урале.

Впечатление от рассвета, который Пастернак встретил в поезде, преодолевавшем Уральский хребет, дало импульс к написанию стихотворения «Урал впервые». В середине января 1916 года он прибыл на станцию своего назначения: окружающий его пейзаж существенно отличался от привычных среднерусских, требуя своего поэтического воплощения. Такая кардинальная смена обстановки плюс необходимый для этого досуг позволили с новыми силами взяться за творчество. Пастернак возобновил занятия музыкой, написал ряд стихотворений, вошедших затем в сборник «Поверх барьеров», продолжил свои опыты в прозе. Новелла «Апеллесова черта» рассказывала о соперничестве в творчестве и любви двух поэтов – Эмилио Релинквимини и Генриха Гейне. Новое серьезное увлечение – занятие фотографией. А вот охотника из Пастернака не получилось:

«Исслонявшись по болотам битых четыре часа и не выпустив ни одного заряда, я так обозлился, что готов был по вороне стрелять. Вот я и избрал себе наималейшую из всех живых целей на высокой ветке. Зачем я попал в нее! Бедная, бедная птичка! Когда я ее подобрал – она была на Лидка похожа, и я себя прямо людоедом чувствовал, до сих пор мне мерзко», – писал Борис родителям.

Весною 1916 года он задумал оставить Урал и съездить в Ташкент, где в это время жила Надя Синякова – одна из пяти сестер Синяковых, чей московский гостеприимный дом всегда был местом сборищ творческой молодежи тех лет. Надя тогда была серьезным увлечением Бориса, правда, родители не одобряли его выбора. Однако от поездки пришлось отказаться. Осенью 1916 года он переехал в прикамский городок Тихие Горы неподалеку от Елабуги. Здесь в свободное от работы в конторе и занятий с учеником время он переводит трагедию английского поэта Ч.А. Суинберна «Пьер де Шателяр», пишет новеллу «История одной контроктавы», еще несущую на себе черты романтической стилистики (органист, увлеченный игрой, становится виновником гибели своего малолетнего сына), а также продолжает активную переписку. Пребывание вдали от Москвы с ее кипучей литературной жизнью и окололитературными склоками позволяло Пастернаку отказываться от подчас чересчур настойчивых просьб Боброва принять в них деятельное участие. Его больше заботила подготовка второй книги стихотворений; после долгих размышлений для нее было выбрано заглавие «Поверх барьеров» строка из стихотворения «Петербург»:

Попробуйте, лягте-ка Под тучею серой,

Здесь скачут на практике Поверх барьеров.

Посылая в июне 1926 года эту книгу Марине Цветаевой, Пастернак достаточно сдержанно оценил ее:

«Всего хуже середина книги... Непозволительно обращенье со словом. Потребуется перемещение ударенья ради рифмы – пожалуйста: к услугам этой вольности областные отклоненья или приближения иностранных слов к первоисточникам. Смешенье стилей... Куча всякого сору. Страшная техническая беспомощность при внутреннем напряжении может быть большем, чем в следующих книгах... Опечаток больше, чем стихов, потому что жил тогда (16 г.) на Урале. Постарался Бобров. Типический грех горячо преданного человека. Т. е. правил и выпускал он».

Выход книги в последних числах декабря 1916 года знаменовал для поэта новую веху его творческой жизни: он уже ощущал, что «Поверх барьеров» качественно отличается от его предыдущего сборника. Это ощущение дало новый импульс для творчества и заставило всерьез задуматься о возвращении в Москву. Известия из Петербурга об отречении царя от престола ускорили отъезд. Возвращение в Москву сблизило Пастернака с Еленой Виноград – девушкой драматической судьбы, которую Борис знал еще девочкой, с 1910 года. На войне Елена потеряла своего жениха, Сергея Листопада: эта потеря существенно изменила ее взгляды на собственную судьбу. Душевный надлом стал не только причиной сочувствия к ней Бориса, доходящего у него до обожания, но и сущее- ственно осложнил их отношения. На чистых и заклеенных листах сборника «Поверх барьеров» Пастернаком набрасывались стихи нового сборника, которому предстояло стать, по признанию многих, лучшей книгой его раннего творчества. Весенние прогулки по Москве, впечатления от взбаламученного революционными событиями города, летние поездки к Елене в село Романовка и Балашов Саратовской губернии, где девушка принимала участие в создании органов местного самоуправления, – все это отливалось в изумительные по своей искренности и совершенству строки.

 * *

Грандиозные события октября 1917 года в восприятии поэта тесно сплелись с историей его любви: отношение к ним Пастернака было весьма противоречивым. Он понимал неизбежность всего происшедшего, видел в революции естественное следствие абсурда затянувшейся Первой мировой войны и общего тяжелейшего положения русского народа. Однако разгон большевиками Учредительного собрания и убийство революционными матросами двух депутатов от партии кадетов потрясли поэта. Стихотворения «Мутится мозг. Вот так? В палате?..» (написано под впечатлением кровавой расправы), а также «Боже, ты создал быстрой касатку...» и «Русская революция» не принадлежат к числу лучших у него, однако несут на себе следы скорого разочарования Пастернака в происходящих переменах.

Зимой 1917/18 года Пастернак работал над новой прозой – к весне 1918-го рукопись романа объемом около 360 страниц была вчерне завершена. Первая часть несохра- нившегося произведения была позднее опубликована под названием «Детство Люверс». В ней повествовалось о том, как, постепенно взрослея и открывая для себя окружающий ее мир, девочка Женя Люверс становится настоящим человеком, умеющим сострадать чужой боли, осознавать уникальность всякой, даже наиболее униженной личности. Той же весной Елена Виноград вышла замуж за владельца мануфактуры под Ярославлем, убедив себя, что у них с Борисом не может быть общего будущего. Стихи новой поэтической книги, почти не пополнившись за это время, около 4 лет ждали публикации отдельным изданием, лишь изредка поодиночке появляясь в том или ином периодическом органе.

Пастернак поступил на службу в созданную по инициативе Горького при Нарком- просе Комиссию по охране культурных ценностей, а также взялся за переводы нескольких трагедий Генриха Клейста для издательства «Всемирная литература», «Масляничных интермедий» Ганса Сакса и комедии Бена Джонсона «Алхимик». Числился он и среди сотрудников Театрального отдела, рецензируя поступавшие для издания рукописи. В написанной в это время статье «Несколько положений» поэт в очередной раз попытался сформулировать свои взгляды на природу и смысл поэтического творчества, на связь искусства с жизнью:

«Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно – губка.

Они решили, что искусство должно бить, тогда как оно должно всасывать и насыщаться.

Они сочли, что оно может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия...

...Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести – и больше ничего...

Без нее духовный род не имел бы продолжения. Он перевелся бы».

Понимание нравственной ответственности писателя за свои произведения пришло к поэту тогда, когда еще не было настолько опасно всякое проявление свободной мысли в творчестве, а любое отклонение от диктуемой линии многими воспринималось скорее как безрассудство, чем как подвиг. Хотя, по мысли Пастернака, нет ничего героического в том, чтобы творить, сообразуясь с внутренним диктатом, а не диктатом конъюнктуры или политики. Поэтому поэт стоически переносил трудности первых послереволюционных лет, иронично описывая свои будни в письме Петровскому от 6 апреля 1920:

«А ужасная зима была здесь в Москве. Вы слыхали, наверное. Открылась она так. Жильцов из нижней квартиры погнал изобразительный отдел вон; нас, в уваженье к отцу и ко мне пощадили, выселять не стали. Вот мы и уступили им полквартиры, уплотнились. Очень, очень рано, неожиданно рано выпал снег, в начале октября зима установилась полная. Я словно переродился и пошел дрова воровать у Ч.К. по соседству. Так постепенно сажень натаскал. И еще кое-что в том же духе. – Видите вот и я – советский стал. Я к таким ужасам готовился, что год мне, против ожиданий, показался сносным и даже счастливым – он протек “еще на земле”, вот в чем счастье».

Привычка довольствоваться малым в этот раз сослужила добрую службу. Поэт до-вольствовался тем, что он мог выручить от своих выступлений на вечерах Всесоюзного союза поэтов и сотрудничая с газетой железнодорожников «Гудок», где Пастернак должен был править неловкие поэтические опыты начинающих стихотворцев. Изредка в мало-тиражных изданиях публиковались и его оригинальные произведения. Летом 1921 года произошло знакомство с будущей женой Бориса Леонидовича, художницей Евгенией Владимировной Лурье.

«Гордое лицо с довольно крупными смелыми чертами, тонкий нос со своеобразным вырезом ноздрей, огромный, открытый, умный лоб. Женя одна из самых умных, тонких и обаятельных женщин, которых мне пришлось встречать» – так передавала свое впечатление о ней Е. Черняк.

Семья поэта в это время, не имея больше сил бороться за элементарное выживание в условиях военного коммунизма и отстаивать и без того поделенную с чужими людьми квартиру, вынуждена была оставить родину и перебраться в Берлин.

В апреле 1922 года в издательстве Гржебина в Москве вышла книга стихов «Сестра моя – жизнь».

«...Ограничив себя ремеслом, я боялся всякой поэтизации, которая поставила бы меня в ложное и несоответственное положенье.

Когда же явилась “Сестра моя – жизнь”, в которой нашли выраженье совсем не современные стороны поэзии, открывшиеся мне революционным летом, мне стало совершенно безразлично, как называется сила, давшая книгу, потому что она была безмерно больше меня и поэтических концепций, которые меня окружали», – вспоминал впоследствии в «Охранной грамоте» поэт.

Новизна этого сборника заключалась прежде всего в том, что в нем стремление Пастернака писать сразу книгу нашла свое полнейшее выражение. Автобиографическая основа сборника «Сестра моя – жизнь», имевшего подзаголовок «Лето 1917 года», стала настолько прочной нитью, скрепляющей отдельные стихотворения, что некоторые критики это произведение называют «романом в стихах». Сборник «Темы и вариации», подготовленный и опубликованный поэтом вслед за третьей книгой стихов в январе 1923, такой цельностью уже не обладал, хотя и состоял из ряда циклов, образующих собой как бы «главы» этой книги. Пастернак, по словам В. Андреева, в разговоре с ним утверждал, что «книга построилась как некое музыкальное произведение, где основные мелодии разветвляются и, не теряя связи с основной темой, вступают в самостоятельную жизнь».

Действительно, в духе времени композиция сборника была далека от традиционной и скорее приближалась к композиции музыкальной: некогда оставленное поэтом композиторское поприще не только временами «бросало» его к роялю, к многочасовым импровизациям, но и нашло отражение в его поэтическом творчестве. Сам Пастернак в дарственной надписи М. Цветаевой определил «Темы и вариации» как «высевки и опилки»: стихи книги писались в то же время, что и стихотворения «Сестры моей – жизни», однако по тем или иным причинам не вошли в предыдущее издание. Пастернак в отличие от многих критиков и просто ценителей его поэзии был недоволен сборником, в январе 1923 года в письме своему другу С. Боброву признавался:

«Лично я книжки не люблю, ее, кажется, доехало стремление к понятности. Невзирая на это, все тут, словно сговорившись, покончили со мной, сошедшись на моей “полной непонятности”».

В августе 1922 года Пастернак вместе с молодой женой покинули Москву, и, пожив неделю в Петрограде, на пароходе отправились в Германию. Борис Леонидович мечтал познакомить родителей с Евгенией Владимировной, а ее саму – с Германией, которая так много значила в его судьбе. Именно в Берлине и была опубликована его четвертая книга стихов.

В это время Берлин, будучи «западными воротами» русской эмиграции, благодаря лояльности германского правительства к установившемуся в России режиму и отсутствию «железного занавеса» стал своеобразным местом встречи двух культур: молодой советской – и той части культуры русского зарубежья, которая была способна к контакту с ней. Выгодность издательского дела обусловила настоящий бум книгопечатания: в издательствах Гржебина, «Геликон», «Петрополис», «Эпоха» и других публиковались как официальные художники большевистской России, так и ее изгнанники. Излюбленным местом встречи представителей двух «материков» единой русской культуры был так называемый «Дом искусств» – кафе «Леон» на площади Нолен-дорфплатц: здесь регулярно устраивались литературные вечера. На одном из таких вечеров Пастернак читал стихи из «Сестры моей – жизни».

«Он произносил слова стихов ритмично и глухо. Почти без жестов, в крайнем напряжении и абсолютной уверенности в музыкальной точности произносимого слова... По мере того как я слушал Пастернака, всё становилось стихами. Как Орфей, он превращал в поэзию окружающий мир... Глуховатый голос зажигал произносимые слова, и строка вспыхивала, как цепочка уличных фонарей. Лицо Пастернака было сосредоточенно, замкнуто в самом себе. Я подумал, что таким было лицо Бетховена, сквозь глухоту вслушивающегося в свою музыку...» –

вспоминал о выступлении поэта Вадим Андреев, сын писателя Л. Андреева.

Борис Пастернак посещал литературные вечера и собрания, общался с эмигрантами, в том числе с И. Эренбургом, Б. Зайцевым, Р. Якобсоном, А. Белым, В. Ходасевичем и др. Вместе с женой он съездил в Гарц, Кассель и, наконец, в Марбург – город его юности был одной из главных целей этой поездки. Встреча с родителями оказалась для Бориса последней, о чем тогда они еще не догадывались, условившись о свидании через год.

Весной 1923 года супруги вернулись в Москву; лето они провели на снимаемой даче, а в сентябре Евгения Владимировна родила сына, названного Евгением.

Назад || Далее