|
Вы здесь: Критика24.ру › *Общие критические статьи
Космизм в русской поэзии о природе (*Общие критические статьи)
Не нужно думать, что каждое стихотворение, которое мы, несомненно, относим к высшим духовным поэтическим ценностям, непременно обнаруживает свою «космическую» бесконечность, в столь почти наглядных пространственных и временных образах, как, скажем, в поминаемых стихах Лермонтова, Тютчева, Блока, Есенина, Рубцова. Или в народных песнях, типа «Высоко солнце исходило, далеко осветило», или в таких былинных зачинах, как: Высота ль, высота ль поднебесная, Глубота ль, глубота ль — океан море, Широки омуты днепровские... и т. д. «Космизм» русской поэзии проявляется не в отдельных образах, пусть даже и столь устойчиво традиционных, как рассмотренный нами поэтический параллелизм: человек — природа — космос. И тем более не в отдельных «космических» терминах, но прежде всего в том духовном состоянии причастности миру, которое создается стихотворением в его целом. В состоянии духовного диалога Я с Миром. Такой диалог может быть «скрыт». Чаще всего он сокровенен, но его присутствие всегда ощутимо. Вспомним, например, такие стихи Фета: Облаком волнистым Пыль встает вдали; Конный или пеший — Не видать в пыли! Вижу: кто-то скачет На лихом коне. Казалось бы, простая зарисовка — наблюдение. И вдруг откуда такой порыв! а вернее — прорыв из «пейзажа» в бесконечность, из мира «жанровой зарисовки» в мир необходимости духовно родственного соединения с «далеким-близким»: Друг мой, друг далекий, Вспомни обо мне! Это крик о невозможности быть одному. И пусть этот диалог в данном случае «только» с другом — в нем, как в зерне, весь смысл и «вселенского» чувства. «Надо, чтобы стало тесно в себе, и очень больно от этого...» — записывает Пришвин в дневнике; и эта «личная боль», которая у большинства так и остается личной и только, у истинного поэта «имеет всемирное значение жажды... найти родную душу для встречи». Есть у Лермонтова стихи: «Когда волнуется желтеющая нива...» Далее, как мы помним, следуют другие «когда» — образы русской природы, а все стихотворение завершается «логическим» — «тогда»: Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, — И счастье я могу постигнуть на земле, Ив небесах я вижу Бога... «Свежий лес», «звук ветерка», «малиновая слива», «ландыш серебристый», «студеный ключ» — все это не просто элементы конкретного пейзажа, но те реалии природы, которые более всего «душу облекают в плоть» (С. Есенин). Отсюда и естественный, природный космизм такой поэзии. Это духовное состояние, когда «мгновение» равноценно вечности, когда частица бытия говорит о Целой Вселенной, когда совершающееся в душе поэта одновременно отражается «на земле и в небесах». Личное поэтическое «я» осуществляет себя как бы перед лицом всего Миро-здания. Оставаясь в высшей степени личностным, такое сознание соотносится с созна-нием всего народа. В стихотворении семнадцатилетнего Лермонтова, строфа из которого послужила эпиграфом к этой статье («Я вопрошал природу, и она Меня в свои объятья приняла»), совершенно точно определено такое состояние: Я вдруг нашел себя, в себе одном Нашел спасенье целому народу... Вопрос о соотношении в поэзии личного и общенародного вообще один из наиболее глубинных. Сборник не случайно называется «Времена года» (их, кстати, тоже четыре, как и четыре поля в древнем земледельческом знаке, о котором мы уже говорили. А времена года «отсчитываются» по солнцу — магическому кругу древних). Не случайно, потому что именно времена года тысячелетиями определяли общенародные жизненные ритмы, циклы, которые накладывали особую несмываемую печать на быт и бытие как отдельного индивида, так и всего народа в целом. Весна, весна, красная Приди, весна, с радостью, С радостью, с радостью, С великой милостью... — так издревле поет народ. Весна — веселье природы, время года, более всего говорящее о ее бессмертии, о неодолимости жизненных сил, о вечном возрождении. Еще весны душистой нега К нам не успела снизойти, Еще овраги полны снега... Но возрожденья весть живая Уж есть в пролетных журавлях. (А. Фет) Вспомним лермонтовские «Разливы рек... подобные морям», некрасовский «Идет- гудет Зеленый Шум», блоковские строки: «О, весна, без конца и без краю...» Можно привести десятки неповторимых поэтических воплощений «весеннего» чувства — все они при всей их индивидуальности отражают и нечто надличностное — общенародные поэтические воззрения на природу весны. Вот что пишет, например, о своем, сугубо личном отношении к весне Пушкин: «Октябрь уж наступил... Теперь моя пора: я не люблю весны...» («Евгений Онегин»). Но далее в том же «Евгении Онегине» читаем: Гонимы вешними лучами, С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга, Улыбкой ясною природа Сквозь сон встречает утро года... Здесь уже дано не личностное, но общенародное восприятие весны. И это всеобщее чувство как бы перебарывает личную неприязнь поэта к весне: Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны... Да вот ведь и народ-то поет не только свое «общее»: «Веселитеся, подружки: к нам весна скоро придет», но и индивидуальное: «Скучно, матушка, весной мне жить одной...» Личностное не поглощается общим ни в лирике народных поэтов, ни в народной поэзии, но всегда соотносится с ним. Это «общее» и есть своеобразный поэтический знак глубоко природной причастности неповторимой личности поэта духу общенародного бытия. Конечно, поэзия имеет свои законы, и этот знак причастности, как правило, и сам более личностен, более индивидуален, не столь наглядно зрим, как «орнаментальный образ», прошедший неизменно путь в несколько тысячелетий. Но ведь и этот образ «косности сознания» отмечает общее в меняющемся и развивающемся мире: этот знак входит в состав индивидуально неповторимых созданий от древних ритуальных сосудов до современно сработанных тканей... А ведь при слове «поэзия» тотчас же возникает мысль о свободе («Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум...» Пушкин). И может быть, не случайно слово «стихи» в русском языке созвучно со словом «стихия», которое, в свою очередь, нерасторжимо опять-таки со словом «свобода»: «Прощай, свободная стихия...» Действительно, творчество — а поэтическое, кажется, более всего — и есть одно из величайших проявлений свободы человеческого духа. Это положение, думается, несомненно. Но... истинная поэзия вместе с тем и величайшая необходимость. Необходимость внутреннего духовного единства со своим народом. Вы помните, конечно, эти стихи Пушкина: Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой, И неподкупный голос мой Был эхо русского народа. Истинная внутренняя свобода и неподкупность поэтического голоса дают право поэту быть не... свободным, но эхом... народа. А ведь эхо — отражение истинного голоса Творца — Народа. Думается, этот глубоко общественно-социальный поэтический образ «эха» у Пушкина не случайно взят из природы. Природа роднит мир человека с Целым Мира. Есть глубокая закономерность того, что в русском языке мир — община, общество, мир — невойна и Мир — вселенная — слова- близнецы. В меняющемся, «текущем», катастрофическом мире с его «относительностью» личных понятий, устоев, с его' быстрой сменой эстетических и этических оценок Природа — живой образ Вечности и непреложности внеличностных, общенародных, общечеловеческих ценностей: В заботах жизни многосложной, В ее шумливой пустоте, Далеко мысль о непреложной Природы дивной красоте! Идут чредой бессчетной годы, Один другим теснится век; Сменились царства и народы, Преобразился человек!- А ты стоишь неизменимо, Не увядаешь ты одна... (И. Аксаков) Истинная поэзия сродни этой воскрешающей силе вечной природы. Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Nikotin Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
Назад