|
Биография Крылова и его басниОбраз дедушки Крылова возникает уже в детском воображении, ещё не вполне осознанный, но бесконечно близкий и родной, чем-то напоминающий рождественского Деда-Мороза. Он неожиданно появляется где-то рядом с чудесными сказками и первыми художественными впечатлениями детства. В ту пору мы даже и не задумываемся над тем, кто он — писатель ли, драматург, баснописец... Сами по себе вошли в нашу жизнь крыловские умные звери с их вполне человеческими мыслями, поступками, рассуждениями. В своём просторном халате, а может быть, в причудливой мантии, в окружении своих удивительных героев Крылов невольно смыкается с волшебным миром народной сказки, столь богатой самыми «необыкновенными» превращениями. И. А. Крылов (1769—1844) родился в Москве, в семье бедного дворянина, а после смерти отца, который оставил ему в наследство солдатский сундучок с книгами, жил со своей матерью в глубокой нищете. Мать ходила читать псалтырь по покойникам в богатые дворянские и купеческие дома, а будущий баснописец начал служить «подканцеляристом» в одном из казённых учреждений. Рано познакомился он с судейским произволом, крючкотворством, ябедой, взяточничеством, и вся эта затхлая и унизительная атмосфера человеческого бесправия, безусловно, произвела на мальчика громадное впечатление, которое в дальнейшем послужило основой для всего его сатирического творчества. Жизнь Крылова в детстве сложилась так, что ему не пришлось даже учиться в школе. Но стремление к образованию у него было настолько сильным, что он самоучкой овладел языками, математикой и стал высокообразованным для своего времени человеком. Уже в юности Крылов написал несколько комедий для театра, но ни одна из них не была исполнена на сцене. Вскоре он начинает сотрудничать в журналах «Лекарство от скуки и забот» и «Утренние часы» и там в 1788 году публикует первые свои басни. На следующий год он уже сам издает сатирический журнал «Почта духов», где в выдуманной им переписке волшебников, фантастических духов — гномов, сильфов, ондинов, невидимо живущих среди людей, — появляются сатирические образы екатерининской эпохи: пышные вельможи, живоглоты-чиновники и судьи-крючкотворы. Но сатирический журнал «Зритель», в котором писатель особенно смело обличал самодержавный и помещичий произвол («Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке»), вскоре закрывается императрицей. И как любимейший род сатирического оружия им избирается басня. Начиная с 1805 года Крылов входит в большую литературу как создатель русской классической басни. Он понимает, что к басне труднее придраться, она сама кусает, а её-то не укусишь, за аллегориями можно порой надёжно укрыться. А звериные маски, благодаря таланту баснописца, не ограничены устойчивыми традиционными характеристиками (осёл — глупость, лиса — хитрость, заяц — трусость), но претворяются в более сложные, живые, бытующие характеры, родственные, по существу, человеческим. Интересы, навыки, привычки, выражения басенных персонажей близки и понятны самому широкому читателю. Из народного языка, из поговорок и пословиц черпал писатель многие свои сюжеты и мысли. По свидетельству одного из современников, он уже в детстве «посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пёстрою толпою, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов...». Гуща жизни, живое её кипение увлекали Крылова. Всё творчество баснописца прочно и глубоко было связано с жизнью народа, служило его интересам, его правде. Крылов не только много знал о народе, но как бы проник в тайны мышления народного. «Это наша крепкая русская голова, — сказал Гоголь, — тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек...». Наблюдения, представления, мысли народа, весь его многовековой житейский опыт воплотился мастерством писателя в предельно лаконическую форму басенной морали: «У сильного всегда бессильный виноват», «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник...», «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку», «Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют» и т. д. Народность крыловской басни — органическая и истинная. Вспомните, к примеру, басни «Крестьянин и Овца», «Демьянова уха», «Волк и Кот», «Слон и Моська», «Кот и Повар», «Три Мужика». Словно бы сама старая Русь с её обычаями, нравами, характерами оживает в созданиях Крылова. Даже те басни, сюжеты которых он позаимствовал у французского писателя Лафонтена, силой его могучего таланта стали такими неподражаемо русскими, органично крыловскими, что отдавать их Лафонтену нам никак не хочется. Гоголь писал о Крылове, что «всюду у него Русь и пахнет Русью» и что басни его — «книга мудрости самого народа». Историк М. П. Погодин как бы добавлял к этому: «Как всё по-русски — чудо! И медведь Крылова, — видно, что земляк, русский». Иногда задумываешься. А что, если бы в баснях шла речь только о животных, что, если бы персонажи и «мыслили» по-звериному и не было в них человеческих черт, что, если бы басни превратились в рассказы о зверях? Или, напротив, действовали бы в них только люди. Перед зеркалом вертелась какая-нибудь барышня-франтиха, а не обезьяна, и квартет устраивали не «проказница Мартышка, Осёл, Козёл да косолапый Мишка», а реальные и достоверные дворяне, купцы, чиновники? Пожалуй, всё бы и пропало. Ведь «душа» крыловской басни в этом органическом синтезе человеческого и звериного, соединении тонком, тактичном и потому никак не оскорбительном. Сохранив «звериное» обличье, басенные герои стали одновременно и носителями таких общечеловеческих пороков, как лесть, зависть, жадность, угодничество, лень. Иногда же они судят о событиях мудро и справедливо, и тогда они не глупее людей. Сообразуясь с природными нравами и повадками животных, Крылов наделяет их вполне человеческими поступками и мыслями. Пчёлы и Муравьи почти всегда трудолюбивы, скромны и наблюдательны. Хитрая плутовка и лицемерка Лиса выступает в басне как криводушный судья-взяточник или льстивый царедворец, а хищный, жадный, глуповатый Волк олицетворяет бюрократа-чиновника, хапугу и грабителя. Уже одно только присутствие этих людских качеств в звере и «звериных» в человеке рождает восхитительный крыловский юмор, такой непосредственный, лукавый и добрый. Человек и зверь живут у писателя в одном прекрасном мире сказки, разговаривают они на одном языке, великолепно понимают друг друга, по-одинаковому они «думают», хитрят, обманывают, вызывая наше негодование, сочувствие, жалость, смех. И животные и люди в баснях Крылова сказочны, но, как в подлинной, настоящей сказке, они в то же время достоверны. Их занимательное существование — приключения, конфликты, столкновения при всей сказочности абсолютно правдоподобны, вполне вероятны. Весь животный, растительный и вещный мир оживает в крыловских баснях. Так великолепно он живописует и облекает в живую плоть фантазию, что «даже сам горшок» у него, по выражению Гоголя, «поворачивается как живой». Как автор и рассказчик своих басен Крылов так задушевен и, казалось бы, прост, так непосредственно и вместе с тем лукаво проникает в самое сердце читателя, что становится ему близким и родным. Его простодушие, ясность мысли, некоторая наивность, в которые он облекал и свои басни, породили несколько упрощённое представление о нём как о личности. За Крыловым прочно утвердилась репутация чудака и ленивца. Все знают забавный анекдот о баснописце, записанный Пушкиным: «У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжёлой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, непрочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. «Нет, — отвечал Крылов, — угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову». Такая, казалось бы, чрезмерная невозмутимость и инертность предстают в несколько ином свете, когда узнаёшь, что 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, в самый разгар событий, писатель находился на Сенатской площади. Известно также, что, изучив главные европейские языки, Крылов, по словам Пушкина, «как Альфиери, пятидесяти лет выучился древнему греческому»1 и затем читал в подлиннике греческих классиков. Во многих баснях своё «простодушие» Крылов, когда это было необходимо, очень умно использовал. Поэт П. А. Вяземский тонко подмечал: «Крылов был вовсе не беззаботливый, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывёт он у нас... но во всём и всегда был он, что называется, себе на уме. И прекрасно делал, потому что он был чрезвычайно умён... Здесь и мог он вполне быть себе на уме; здесь мог он многое говорить, не проговариваясь; мог, под личиною зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа у него прямо доходить». Под масками львов, орлов, медведей современники легко угадывали неправедных судей, лукавых и льстивых царедворцев, именитых сановников, а порой даже самого царя. Не случайно так ополчился на басню персонаж грибоедовской комедии «Горе от ума» Загорецкий — плут, подхалим и политический доносчик: А если б между нами, Был ценсором назначен я, На басни бы налёг; ох! басни — смерть моя! Насмешки вечные над львами! над орлами! Кто что ни говори: Хотя животные, а всё-таки цари. Так же отнёсся к некоторым басням Крылова и Цензурный комитет: басни «Пёстрые овцы», «Рыбьи пляски» (1-я ред.), «Вельможа», «Пир» за смелые политические намёки были запрещены и распространялись в рукописных списках. Вот пример, когда «простосердечная», добродушная! и мудрая позиция баснописца оказывается не менее воздействующей, разоблачительной и впечатляющей, чем злобная, протестующая, саркастически-язвительная. Форма и манера, выбранная Крыловым, не мешает многим его басням быть, по существу, социальными памфлетами. Я не могу не сказать, как многолетний исполнитель Крылова, что чрезмерная нагрузка басен ядом и жёлчью, так сказать, бичующая манера чтения, воздействует на слушателей меньше, чем мудрая, философски добродушная, неотразимо спокойная интонация. В то же время, например, Салтыков-Щедрин или Маяковский обязывают к обличительной манере исполнения, полной сарказма, гражданского гнева и язвительной иронии. Хочется также добавить, если уж я начал говорить об исполнении, что верным Крылову надо быть и в сочетании звериного и человечьего. Часто можно увлечься показом и изображением животных, и уйдёт человеческая психология, а вместе с ней подчас и философский смысл басни. И наоборот, если показывать и изображать только людей, да ещё не очень ярких, непохожих на действующих в басне зверей, в свою очередь, уйдёт или, во всяком случае, поблекнет всё неповторимое своеобразие крыловской басни. С некоторой горечью думаешь о том, что Крылова знают и любят с детства, а в более зрелые годы так и остаются с детскими о нём впечатлениями. В самом деле, если хочется перечитать классику, то с наслаждением обращаются к Толстому, Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Лермонтову, Чехову и многим другим нашим писателям, прежде чем придёт желание вернуться к Крылову. «Да стоит ли? — думает читатель. — Ведь я хорошо помню и «Квартет», и «Лжеца», и «Кота и Повара». Все эти басни крепко засели в голове с детства. Так стоит ли перечитывать?» Стоит, и очень стоит. Басни Крылова, как всякое/ истинно художественное произведение, обладают чудодейственной силой. Они заключают в себе мудрые, незыблемые истины, почерпнутые художником из «моря житейского». Именно поэтому басни обретают необычайную сюжетную гибкость и являются перед читателем каждый раз со свежим, неожиданным подчас содержанием и смыслом, в разные эпохи обретая новое рождение. «Да они как будто сегодня написаны, они актуальны!» — говорили мне иной раз и слушатели и читатели, у которых крыловские басни рождали живые и современные ассоциации, аналогии. Во всяком случае, работы для фантазии басни дают вдоволь. И художественное впечатление, прошедшее через собственную фантазию, становится дорогим для человека и безмерно обогащает его, незаметно делая художником, сотворцом прочитанного. Написаны басни Крылова замечательным русским языком, теми лёгкими, незатейливыми разговорными стихами, которые сродни грибоедовским строкам «Горя от ума», пушкинскому «Домику в Коломне» или «Гусару» и так и просятся быть произнесёнными вслух, стать живыми, кажутся рождёнными сию минуту в простой, непринуждённой беседе. И названия крыловских басен, и отдельные строфы, и герои остаются в памяти, воспринимаются как народные поговорки, пословицы, крылатые слова: «Тришкин кафтан», «А Васька слушает да ест», «Демьянова уха», «А ларчик просто открывался» и много, много других. Прошло более полутора веков, как басни Крылова полюбились русскому сердцу, и, надо прямо сказать, пока он никем не превзойдён. Настолько могуч талант баснописца, что никто и не решался вторгнуться в его владения. В русской литературе после И. А. Крылова, пожалуй, не было ни одного равного ему баснописца. Можно, конечно, назвать иронические, пародийные басни А. К. Толстого и бр. Жемчужниковых (Козьма Прутков), революционные басни Демьяна Бедного — и всё. В последние годы советский поэт Сергей Михалков возродил басенный жанр, нашёл свой, интересный стиль современной басни. И всё же дедушка Крылов по-прежнему безраздельно царствует над басенным миром. Игорь Ильинский Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Nikotin Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
