|
Образ и характер бравого солдата Швейка (Гашек Ярослав)
При всей непохожести на собратьев по перу, Гашек был типичным чешским литератором своего времени. Для чешской прозы начала XX века чрезвычайно характерен автобиографизм. Уникальным образом соединив биографию и творчество, Гашек исходил из принципа, присущего всему так называемому анархическому поколению. «Похождения бравого солдата Швейка», вобравшие в себя весь жизненный и творческий опыт автора, тоже в значительной степени — автобиографический роман. Писатель возвращается к эпизодам, героем которых был сам. Многие из них уже ранее послужили материалом для его юморесок. Но теперь личный опыт осмысливается им как опыт народа, опыт истории. И авторское «я» растворяется в десятках персонажей. Причем наиболее щедро чертами своего характера и отдельными эпизодами своей биографии писатель наделил Швейка и вольноопределяющегося Марека. Гашек не стремится стать в нозу бесстрастного повествователя и не скрывает своих симпатий. В сатирико-публицистиче-ских вступлениях к отдельным главам и в комментариях по ходу действия мы постоянно слышим авторский голос. Но перед нами не плод субъективистской иронии, а одно из самых объективных исторических свидетельств в мировой сатирической литературе. Эта книга представляет собой «историческую картину определенной эпохи», — подчеркивал сам Гашек в-послесловии к первой части романа. В «Похождениях бравого солдата Швейка» под обстрел взяты те же сатирические «объекты», что и в большинстве предвоенных юморесок Гашека: бюрократия, военщина, духовенство и всякие верноподданные впавшего в старческий маразм Франца-Иосифа I. Только здесь перед нами уже не критика отдельных социальных уродств и их носителей, а показ разложения и крушения гигантской машины насилия и гнета. Война, в бессмысленности которой особенно наглядно раскрывается общегосударственный идиотизм Австро-Венгерской империи, этого нового Вавилона, выводит повествование за национальные и локальные рамки и придает ему широчайшее обобщающее значение. Взрывами безудержного смеха провожая в могилу «лоскутную» вотчину Габсбургов, Гашек одновременно хоронит и ее союзников, и ее будущих победителей, хоронит целую эпоху мировой истории. И до тех пор, пока человечество не покончит с любыми формами антинародной власти и милитаризма, раскаты этого смеха будут звучать отходной цепляющемуся за жизнь вчерашнему дню земного шара. «Швейк» — один из первых антивоенных романов XX века. Как отметил чешский писатель-коммунист Иван Ольбрахт, раньше всех понявший гениальность этой книги, Гашеку, в отличие от других антивоенных авторов, «не приходилось превозмогать в себе войну и внутренне одерживать победу над ней. Он стоял над ней уже с самого начала. Он смеялся над ней». Это чувство превосходства над войной выросло у Гашека из сознания, что полупризрачный гротескный мир живых мертвецов, карикатурный кошмар прошлого неминуемо будет развеян освежающей бурей народной революции. На контрасте мнимой и подлинной исторической реальности и построена книга, целиком пронизанная предчувствием крушения старого мира. На Швейке, как и на его создателе, лежит почать гениальной исключительности. Чешский юморист Карел Полачек, создавший сатирическую пенталогию о маленьком человеке на фронтах первой мировой войны и в тылу, утверждал, что за четыре года пребывания в австро-венгерской армии ни разу не встречал человека, сколько-нибудь похожего на Швейка по своему поведению: «Солдаты не любили пи Австрии, ни войны, но из кожи лезли вон перед начальством. Сам Швейк — плод бурной и пьяной фантазии своего автора. Но вот, например, Балоун| поручик Лукаш (который говорит: «Мы все чехи, но об этом никто не должен знать»), трактирщик Пали-вец, агент-провокатор Бретшнейдер — по-настоящему типичны. И все же Швейк — типический характер, продукт места и времени. Исключительность и вместе с тем типичность Швейка подтверждается сравнением романа Гашека с другими произведениями чешской прозы, появившимися сразу же после окончания первой мировой войны, такими, как «Вечера на соломенном тюфяке» Яромира Йона, «Изумляющийся солдат» Франи Шрамека, «Гражданский человек на войне» Станислава Костки Неймана, «Поля пахоты и войны» Владислава Ванчуры. У всех этих писателей мы находим подтверждения жизненной достоверности образа Швейка, встречаем какие-то черточки, зародыши этого типа, а подчас обнаруживаем как бы целые «гашековские» страницы и эпизоды. Социальную сущность образа Швейка наиболее глубоко раскрыл Юлиус Фучик. «Швейк, — писал он, — это типическое изображение простого чешского человека, который не имеет большого политического опыта и не прошел через просвещающую школу фабрики, но у которого «в крови» сознание, что «все гнило в Датском королевстве» и что «долго так продолжаться не может». Швейковщина — это прежде всего личная самооборона против безумия империализма, но вскоре эта оборона превращается в наступление. Своей пародией на исполнительность и своим народным остроумием Швейк действует разлагающе на с трудом поддерживаемый мистический авторитет реакционной власти: он, как червь, подтачивает реакционный строй и весьма активно — хотя и не всегда абсолютно сознательно — помогает разрушать то, что было воздвигнуто на фундаменте угнетения и бесправия. Эволюция Швейка, напоминающая эволюцию Гашека, подводит его вплотную к полной политической сознательности, и прямо чувствуешь, как в нужный момент он поймет всю серьезность положения, хотя и не перестанет балагурить, а когда дойдет до настоящего дела, будете решительно и самоотверженно сражаться». С этим прогнозом дальнейшей судьбы гашековского героя согласуется и свидетельство Ивана Ольбрахта, что в незавершенных частях романа Швейк, попав в русский плен, после октября 1917 года должен был встать на сторону революции. Ведь и в рекламных плакатах, которые сам Гашек расклеивал по Праге, оповещая соотечественников о выходе «лучшей юмористически-сатирической книги мировой литературы», предрекая ей триумф за границей и перевод на важнейшие языки мира, эта книга называлась: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражд. войн у нас и в России». В Швейке великолепно воплощено нежелание народных масс мириться с «безумием империализма». Вот почему он, до мозга костей чех, в эпоху войн и революций стал интернациональным типом. Но в поведении и рассказах Швейка есть черты, которые не укладываются в рамки разумного и логически объяснимого. Между тем именно в столкновении с этим подчас наигранным идиотизмом Швейка особенно наглядно выступает действительный идиотизм антинародной власти. Собственно существуют два различных Швейка: один — «идиот на действительной» (герой предвоенных рассказов и повести «Бравый солдат Швейк в плену»), другой — внешне простодушно-наивный, но глубоко человечный и проницательный народный увалень, щедро наделенный юмором и хитрецой (не случайно в архивах военно-полевого суда на его деле стоит пометка: «Намеревался сбросить маску лицемерия и открыто выступить против особы нашего государя и нашего государства»). На глазах у читателей «предвоенный» Швейк превращается во второго Швейка, с которым мы впервые знакомимся на страницах романа и которого Гашек одарил собственным искусством мистификации, этим средством борьбы и разоблачения иллюзий. Такой Швейк — идиот только в глазах начальства. «Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, к чему я стремился, — с грустью признавался Гашек. — Однажды я услышал, как один ругал другого: «Ты глуп, как Швейк». Это свидетельствует о противоположном». Подлинный Швейк, по словам самого автора, — «непризнанный скромный герой», который «сам не подозревает, каково его значение в истории новой великой эпохи». Это вечно живой антипод «неизвестного солдата» всех несправедливых войн. В предвоенных рассказах и первом наброске романа Швейк — пародийный тип усердствующего не по разуму «бравого солдата». Главная художественная функция этого персонажа — эпическая ирония. Ироническая насмешка обычно проявляется в том, что мы с серьезным видом провозглашаем некую истину, которую сами считаем нелепостью. Швейк иронизирует всем своим поведением. Его ирония — это действия и поступки, вскрывающие не только нелепость распоряжений, которые он неукоснительно исполняет, но и самих основ миропорядка, диктующего эти распоряжения. Но Швейк не только действует. Он размышляет. Лишь став выразителем определенного мировоззрения, а именно — народного взгляда на жизнь, он превращается в одного из «великих людей великой эпохи». Смех лучше звучит «на миру». И Гашек окружил своего героя народными персонажами, способными оценить его остроты да еще, как говорится, подлить масла в огонь. Писатель отнюдь не идеализирует представителей народа. Но образ мыслей Швейка тождествен образу мышления его народного окружения. Зато он прямо противоположен взглядам и психологии Циллергутов, Дубов и Биглеров. Длинная цепь приключений Швейка и его боевых соратников —это сплошное опровержение ожидаемого, доказывающее, что жизнь богаче любых бюрократических установлений и любых предвзятых представлений о ней, а человек неисчерпаем в своей сложности и в своих возможностях. Швейк потому и может оставаться внешне неизменным, как персонаж цикла карикатур или комикса, переходящий из выпуска в выпуск, что по сути своей он — олицетворение торжества неожиданности над шаблоном и торжества щедрости человеческой натуры над стереотипом. Такова внутренняя логика алогизма его поступков и суждений. Такова основа того философского единства, которое скрепляет и цементирует внешне «хаотическое» художественное многообразие романа, включающего в себя историческую хронику, пародийные и подлинные документ ты, комическую фантастику, анекдоты и курьезные ситуации, различнейшие формы словесного юмора. Нужна была мировая война, нужен был крах целой империи, чтобы привычный миропорядок предстал перед народным сознанием как гротескный грангиньоль. Но в качестве литературного героя Швейк принадлежит не только современности. Он получил права гражданства среди вечных типов мировой литературы, дополнив галерею таких подлинно народных персонажей, как Иванушка-дурачок и его чешский собрат глупый Гонза, Ходжа Насреддин и Гансвурст, Тиль Уленшпигель и Санчо Пайса. Денщик деградировавшего «рыцаря» — поручика Лукаша и правая рука нового революционного Дон Кихота из недоучившихся студентов — вольноопределяющегося Марека по облику своему и в самом деле близок добродушно-практичному герою Сервантеса. Но и у него есть свой щит. Чистосердечная и вместе с тем лукавая улыбка Швейка, как медный таз Дон Кихота, зеркально отражает безумие военно-бюрократической системы, утратившей контроль над самой собой. И, прикрываясь щитом этой улыбки, вероятно не менее загадочной, чем улыбка Сфинска или Моны Лизы, Швейк защищает человечность в бесчеловечном мире и разум в неразумной действительности. Кто разгадает тайну этой улыбки, тот разгадает и загадку личности Ярослава Гашека. Олег Малевич Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Юрий Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
