«В чём проявляется трагическое мироощущение Достоевского? Трудно во всемирной литературе найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и у Достоевс... (ЕГЭ по русскому)

«В чём проявляется трагическое мироощущение Достоевского?» — такую проблему ставит В.В. Вересаев, сравнивая творчество двух великих русских писателей: Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. Автор текста убеждён, что трагизм мировосприятия Достоевского заключается в изображении человеческой души, раздираемой внутренними противоречиями, погружённой в мучительные поиски смысла через страдание. Писатель видит в этом «сладко пронзающее душу сладострастие», где сама боль становится источником своеобразного духовного прозрения.

Чтобы обосновать свою позицию, Вересаев обращается к образам, созданным Достоевским.

Он пишет: «Перед нами жуткая, безгласная пустота, как будто из века ещё не знавшая света... Средь пустоты этой, в муках недовершённости, дёргаются и корчатся странные, тёмные, одинокие существа, которым имя — люди». Этот фрагмент раскрывает ключевую особенность трагического мироощущения писателя: его герои существуют в мире, лишённом гармонии, где каждый обречён на одиночество и внутреннюю борьбу. Автор подчёркивает, что для персонажей Достоевского «жизнь каждого только в нём самом», а все силы направлены на попытку примирить несовместимые противоречия собственной души. Это не просто описание психологического состояния — это философское осмысление человеческой природы, где страдание становится единственным способом постижения истины.

Далее Вересаев противопоставляет Достоевского Толстому, чьё творчество, напротив, пронизано светом и верой в гармонию бытия: «Светлый и ясный, как дитя, идёт он через жизнь и знать не хочет никакого трагизма». Если для Толстого «человек сотворён для счастья», то у Достоевского, по мнению автора, «в неотвратимой неизбежности этих мук человек находит, наконец, своеобразный выход: броситься навстречу мукам, целиком отдаться им, растерзать душу смертными противоречиями». Смысловая связь между примерами строится на контрасте: Вересаев показывает, что трагизм Достоевского рождается из отрицания толстовской идеи естественной радости бытия. Для одного писателя страдание — путь к спасению, для другого — несуществующая проблема, растворённая в единстве мира. Именно это противопоставление позволяет глубже понять, как Достоевский видит человека: не как часть гармоничного целого, а как одинокого странника в пустоте, чьё предназначение — мучиться, чтобы обрести смысл.

Я полностью согласен с позицией Вересаева. Трагическое мироощущение Достоевского действительно проявляется в том, что его герои обретают духовное прозрение через боль и отчаяние. Яркий пример — Родион Раскольников из романа «Преступление и наказание». Его теория о «тварях дрожащих» и «право имеющих» рушится под тяжестью собственных мук совести. Убийство старухи-процентщицы становится не преступлением «во имя великой цели», а началом пути через ад самоистязания. Только пройдя через унижение, болезнь и почти физическую боль раскаяния, Раскольников приходит к воскрешению души. Этот путь — не случайность, а закономерность: Достоевский убеждён, что без страдания невозможно истинное очищение. Даже Соня Мармеладова, воплощение христианского смирения, несёт в себе трагедию «падшей» женщины, чья святость рождается из греха.

Таким образом, Вересаев прав: трагизм Достоевского — это не просто пессимизм, а особая философия, где мучение становится способом постижения истины. Его герои, как и сам автор, верят, что «красота спасёт мир», но путь к этой красоте лежит через тьму. В этом — вечное противоречие, делающее творчество писателя одновременно мучительным и очищающим, как пламя, которое жжёт, но и даёт свет.