Красота правды. Часть 2. (Тургенев И. С.)

Характерна ситуация, возникающая в этой повести: исходя из самых добрых чувств и побуждений, герой стремится быть полезным людям, заступиться за честь оскорбленной девушки, вызвать на дуэль обидчика, прийти ей на помощь в сложной ситуации и т. д., но, по существу, он не помогает, а лишь мешает людям, раздражает их, вызывает к себе с их стороны чувство неприязни.

Герой умирает непонятым, благословляя остающихся жить, умирает с сознанием бесполезности, бессмысленности прожитой жизни, без надежды быть понятым и когда-либо в будущем, ибо, по его убеждению, — мир равнодушен, как и природа, к человеческим страданиям, мучениям его мыслей и чувств.

Человек — это мгновение, у него есть только настоящее, которое нужно уметь использовать без размышлений, сожалений. Нужно просто жить.

Его дневник обрывается на стихах Пушкина: И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять!.. «Дневник лишнего человека» (1849) завершается, по существу, тем, чем открывается рассказ «Поездка в Полесье» (1357).

Тургенев не раз возвращался к герою рудинского типа. Помните? — умный, честный, мыслящий Рудин, о котором справедливо говорит его друзья: «огонь любви к истине в тебе горит», все-таки, с при сущей ему, действительно, любовью к истине, сознает:«— Неужели НИ на что не был годен, неужели для меня так-таки нет дела на земле?.. Отчего эти силы остаются бесплодными? ...Что мешает мне жит и действовать?..»

Думается, беда прекрасных, тонких, чутких ко всему истинному и прекрасному натур героев Тургенева в том, что они не могут найти себе дела по плечу, по натуре, по убеждению совести. Сфера их деятельности, как правило, ограничивается кругом личной жизни. Прежде всего любви.

Тургенев поистине один из тончайших певцов первой любви во всей мировой литературе, тем более — в области прозы.

Герою повести «Ася» — двадцать пять лет, он в той счастливой поре жизни, когда все его существо напоминает «радостное кипение жизни юной, свежей», когда им руководит «одна, но пламенная страсть» — «порыв вперед — куда бы то ни было, лишь бы вперед...». Он молод, благороден, умен, в нем живет «жажда счастья», — казалось бы, что еще? — к тому же сама жизнь благоволит к нему: дарит ему встречу с существом удивительной чистоты, цельности характера — с. самой красотой душевной и телесной — Асей. Герой сумел «заглянуть в ее душу» и увидел, что она прекрасна.

Тургенев мастерски воплощает в слове очарование рождения в юном сердце первого чувства, чувства, возвышающего, окрыляющего человека: «Есть чувства, которые поднимают нас от земли».

Ася — натура необыкновенная, ей нужно не просто счастье, ей нужно «пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг...-А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?»—спрашивает она господина Н., героя повести, единственного в ее, пусть пока еще и совсем небольшой жизни, человека, в которого она поверила как в героя в самом прямом смысле этого слова. Потому что, как объясняет господину Н. брат Аси, — ей «нужен герой, необыкновенный человек».— «Не беспокойтесь, — обещает ей господин Н., — у вас будут крылья».

И юная возвышенная любовь дарит ей крылья. Ведь это и есть счастье? Нет. «Крылья у меня выросли—-да лететь некуда...» — говорит она своему герою. Ей мало крыльев, ей нужен и ответ на вопрос: «Как жить?» «— Скажите, что я должна делать? Я все буду делать, что вы мне скажете»;

Но вот этого-то господин Н. и не знает. Ему нечего сказать Асе. Он даже пугается и своей и ее любви, ибо сознает, что не годится в ее герои.

В этой, казалось бы, чисто личностной несостоятельности одного из центральных персонажей «Аси» Чернышевский увидел обобщение огромной общественной значимости. «Ася» — писал он в статье «Русский человек на rendez-vous», — окончательно уничтожила веру в то, что люди, подобные господину Н., способны изменить своим благородством характер нашей жизни».

Но повесть Тургенева, от которой, по определению Некрасова, «веет душевной «молодостью», которая «вся... чистое золото поэзии.

что-то небывалое у нас по красоте и чистоте», — повесть эта — и сегодня, как и в эпоху Тургенева, пробуждает в юной душе ее лучшие чувства и возможности, поднимает над землей, дает ощущение полета. И так же ставит читателя перед необходимостью лично решить вопрос: «Куда лететь?»

Той же потребностью счастья, любви, встречи с существом, воплощающим в себе вечную красоту, вечную женственность, величайшую тайну природы, самой жизни, — живет и шестнадцатилетний герой повести «Первая любовь» (1860). Жажда любви рождает в нем любовь. Но... и это чувство, рождающее крылья в душе, в сознании героя — не открывает ему путей к реальной жизни, не выводит его из рамок чисто личных переживаний. Да, любовь этого юноши, даже подростка, прекрасна. Да, она драматична, даже, по-своему, трагична, но — она же и то единственное, что дало ему ощущение полноты жизни: «И теперь, когда уже на жизнь мою начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более свежего, более дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней грозе?»

Сам Тургенев очень любил эту свою повесть. Очевидно, писатель вложил в нее нечто слишком дорогое ему, слишком связанное с его собственными чувствами, воспоминаниями: «Это единственная вещь, которая мне самому до сих пор доставляет удовольствие, потому что это сама жизнь, это не сочинено. Когда перечитываю — так и пахнет былым... это пережито».

Терпит поражение перед лицом возвышенной любви и герой повести «Вешние воды», побежденный любовью-страстью, любовью-рабством к «роковой» Марье Николаевне...

Если мы поймем, что значит во всей великой русской литературе — Женщина, осознаем, что именно она во многом и в главном определяет жизнеспособность, нравственную и духовную значимость любого из героев, тогда мы с большей полнотой сможем представить себе, что значат и эти, сугубо личные, поражения героев тургеневских повестей о любви.

Тургенев обладал исключительным даром воплощения в слове всей трепетности первого юношеского чувства, радости и робости первой любви, ее непреходящей красоты, ее счастья даже и в драматических исходах. Повести Тургенева о любви — это вечный упрек цинизму, скептицизму, бесстыдному непониманию таинственной силы этого чувства, счастья пробуждения первого порыва к красоте, женственности; это — вечное, живое противостояние рационально-потребительскому, бескрылому отношению к самой жизни.

Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица

Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

Что, все понимая, без грусти пойду до могилы...—

писал Николай Рубцов, уже наш современник, все творчество которого — ощущение чуда самой жизни, чуда, непонятного и недоступного «олимпийскому цинизму» неверия в «печаль и стыд», в «святыни»... В стихотворении Брюсова «Психея» поэт спрашивает, что чувствовала Психея (душа), когда попала на пир богов Олимпа? Была ли счастлива, получив их бессмертие, попав в их круг?

И на пиру богов под их бесстыдный смех,

Где выше власти все, все — боги да богини,

Не вспоминала ль ты о днях земных утех,

Где есть печаль и стыд, где вера есть в святыни!..

Повести Тургенева воспитывают душу в уважении к этим земным по вечным ценностям.

Вместе с тем эти же повести наглядно раскрывают перед нами и другую сторону истины: одних этих ценностей — мало.

6 1857—1859 годах Тургенев пишет одну из лучших своих статей, предназначенную для публичного чтения, — «Гамлет и Дон-Кихот». Конечно же, рассуждая о вечных образах, писатель думал прежде всего о современности, и не столько о самой по себе литературе, сколько о действительной жизни. «Нам показалось, — говорил Тургенев, — что в этих двух типах воплощены две коренные, противоположные особенности человеческой природы — оба конца той оси, на которой она вертится. Нам показалось, что все люди принадлежат более или менее к одному из этих двух типов; что почти каждый из нас сбивается либо на Дон-Кихота, либо на Гамлета. Правда, в наше время Гамлетов стало гораздо более, чем Дон-Кихотов; но и Дон-Кихоты не перевелись».

Гамлет воплощает в себе, в наиболее концентрированной форме чисто личностное, эгоистическое начало, «он весь живет для самого себя, он эгоист». Я — это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — и вечно возится и носится с самим собою»...

«В наше время Гамлетов стало гораздо более»... Тургенев, как мы Бндели, неоднократно подвергал художественному исследованию тип современного ему «Гамлета» во всем многообразии его проявлений. Чтобы не повторяться, заметим, что для Тургенева «Гамлет тот же Мефистофель». Не нужно думать, что писатель отрицает этот тип личности как ненужный или даже враждебный жизни. Нисколько, ибо «без этой центростремительной силы (силы эгоизма) природа существовать не может, точно так же как и без другой, центробежной силы, по закону которой все существующее существует только для другого».

Нет, не дух анализа, размышления, познания или даже сомнения отрицал в современных ему Гамлетах Тургенев. Он видел их слабость, называл их «лишними людьми» потому, что они замыкались в сферу личных чувств и переживаний. Им не хватало второго начала природы человеческой личности — энтузиазма и веры Дон-Кихотов.

«Что выражает собой Дон-Кихот?» — спрашивал писатель и отвечал: «Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, не легко ему дающуюся, требующую служения и жертв»... Дон-Кихот, в отличие от Гамлета, — «самую жизнь свою... ценит настолько, на сколько она может служить средством к воплощению идеала, водворению истины, справедливости на земле... В нем нет и следа эгоизма».

Тургенев надеялся найти и в самой реальной действительности тип Дон-Кихота, — и не комического идеалиста, но человека сильного, целеустремленного характера, ясно представляющего, за что и против чего бороться. Человека идеи и дела. Потому что сама по себе «сильная личность», но лишенная возвышающей идеи, за которую она могла бы жизнь положить, — нередко на поверку оказывается бессильной и перед ударами судьбы, и перед силами распада, грозящего обществу с водворением в нем буржуазной морали.

В 1870 году Тургенев закончил повесть «Степной король Лир». Мартын Петрович Харлов, с которым его дочери разыграли ту же «вечную» историю, о которой поведал нам в «Короле Лире» Шекспир, — настоящий русский богатырь: однажды он удержал «карету на краю глубокого оврага, куда лошади уже свалились»; этот «исполин... решительно никого не боялся», словом, — «русский был человек». В Отечественную войну 12-го года он ушел в народное ополчение и до сих пор почитал за награду шрам, оставшийся от раны, полученной в Бородинском сражении. И впрямь, читаешь о нем — и видишь перед собой живое подобие Святогора, которому смерть на роду не написана. Защитник Отечества в прошлом, сегодня он и свой собственный дом зовет не иначе, как «державой».

Мысль о том, что такого великана может хоть что-нибудь согнуть, — просто не укладывалась в сознании знавших его. Но — согнули, и «державу» его разрушили не враги, не «французики», — собственные дети, дочери. «Степной король Лир» — одна из немногих повестей Тургенева, рисующих перед нами страшную картину распада семьи под давлением растущего влияния на общество буржуазных отношений, капиталистической системы нравственных ценностей. Исключительна для Тургенева эта повесть и тем, что в ней мы встречаемся с редким для писателя типом «не-тургеневской» женщины, женщины хищного, бескрылого мироотношения. Может быть, это еще и тургеневский упрек русским гамлетам, героям собственного Я, собственных ощущений, благородным, утонченным гамлетам, не способным указать русской женщине — самой жизни, — куда и на что направить богатейшие, нерастраченные силы своей души. Может быть, «не-тургеневкие» женщины из «Степного короля Лира» должны были явить русскому обществу и тот результат, к которому может в конце концов прийти русская женщина, Ася, Наталья Лагунская, оставленная, отданная «благородным Гамлетом» в руки нового буржуазного «героя»?

И сильный человек, но человек без идеи, — ничего не может противопоставить этому разрушительному влиянию.

Такого героя, о котором можно было бы сказать словами Елены Стаховой из романа Тургенева «Накануне», — «он не только говорит — он делал и будет делать», — давно уже ожидало русское общество. Тургенев, как известно, ответил на этот «общественный запрос» своим Дмитрием Инсаровым (роман «Накануне») еще в 1859 году.

Одну из самых прекрасных героинь Тургенева, истинно воплощающую в себе все лучшие черты того характера русской женщины, который и вошел в историю под именем «тургеневской», — Елену Стахову, так же как и Асю, мучит тот же вопрос: «Как жить?», «Что делать?».

«О, если бы кто-нибудь мне сказал: вот что ты должна делать!» — удивительная постановка вопроса, на который не может, не способен,

как мы видели, дать ответ русский Гамлет, ибо — тут уже начинается не его сфера сознания и мироотмошения, но — область Дон-Кихотов. Заметьте, Елена Стахова, в которой, по точному определению Добролюбова, «так ярко отразились лучшие стремления нашей современной жизни», ставит вопрос не таким образом: как мне достичь того, чег я хочу? Нет — как мне понять, что я должна делать? Однако это н «роковой» разлад между чувством собственных желаний и сознание: долга. Нет-—это их гармоническое слияние: я хочу делать то, что я должна делать. Но — подскажите, что я должна. Гамлеты—не знают и не могут. На вопрос Елены Стаховой отвечает «Дон-Кихот» — Дмитрий Инсаров: есть только одно дело, которое выше нас, которому можно и должно посвятить, отдать всю свою жизнь, — дело освобождения Родины.

«...люблю ли я свою Родину?—говорит Елене Инсаров.— Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после бога? И когда эта Родина нуждается в тебе... Заметьте: последний мужик, последний нищий... и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!»

И «лишние люди», и «фаусты», и «гамлеты», оказались на позерку лишь «самокопателями» перед лицом «Дон-Кихота» Инсарова. Один из героев «Накануне» так объясняет причины, которые побудили русскую девушку Елену Стахову отдать себя служению идее, делу болгарина Инсарова:

«Нет еще у нас ничего, пет людей, куда ни посмотри. Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная, либо толкачи, из пустого в порожнее переливатели да палки барабанные! А то вот еще какие бывают: до позорной тонкости самих себя изучили, щупают беспрестанно пульс каждому своему ощущению и докладывают о самом себе: вот что я, мол, чувствую, вот что я думаю. Полезное, дельное занятие! Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта чуткая душа... Когда же каша придет пора? Когда у нас народятся люди?»

Опыт творчества Тургенева, опыт всей великой русской литературы — наше сегодняшнее духовное достояние. Во все времена Родина нуждается в своих Инсаровых, людях великой идеи, великой готовности служения ей делом всей жизни, ибо, как писал Тургенев в романе «Рудин», «никто из нас без нее (России, Родины.— Ю. С.) не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится. Космополитизм — чепуха, космополит — нуль, хуже нуля, вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет».

Тургенев любил Родину до умиления перед ее красотой, величием, перед ее удивительной простотой, врачующей душу благодатью:

«Последний день июня месяца, на тысячу верст кругом Россия — родной край...» — так начинается лирическое раздумье «Деревня», один из первых опытов Тургенева, составивших со временем целую книгу «стихотворений в прозе». Сюда вошли небольшие зарисовки, философские размышления в образах, микрорассказы, развернутые аллегории, лирические миниатюры, своеобразные «лирические отступления», получившие самостоятельную жизнь. Многие из них напоминают своим строем, музыкальной ритмикой язык гоголевских «Вечеров на хуторе...», его «птицы-тройки» из «Мертвых душ».

Думается, основания этого нового, своеобразного тургеневского жанра — в конечном счете — восходят к стихии народной песни, сплавленном у писателя с логикой философского художественного мышления. По свидетельству современников, стихотворения Тургенева в прозе воспринимались сотканными «из солнца, радуги, алмазов, женских слез и благородной мужской мысли» (П. Анненков). Стихотворения в прозе, этот действительно удивительный, емкий жанр — сплав поэзии и прозы в новое единство, позволяющее вместить «целый мир» в зерно небольшого размышления, — сам Тургенев называл «последними тяжкими вздохами... старика». Но эти «вздохи» донесли и до наших дней неисчерпаемость жизненной энергии прекрасного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева.

«Люди, подобные ему, — сказал Мопассан, — делают для своего отечества больше, чем люди вроде князя Бисмарка: они стяжают любовь всех благородных умов мира».

Тургенев прекрасно сознавал, что значит слово истинного писателя; свое понимание общественной и всемирно-исторической роли художественного слова писатель наиболее ярко изложил в своей речи на открытии памятника Александру Сергеевичу Пушкину в Москве, в 1880 году. Да, Тургенев верил в духовную силу своего народа, но он столь же ясно понимал, что «только тогда, когда творческой силою избранников народ достигает полного своеобразного выражения своего искусства, своей поэзии — он тем самым заявляет свое окончательное право на собственное место в истории; он получает свой духовный облик и свой голос... Недаром же Греция называется родиной Гомера, Германия — Гете, Англия — Шекспира...».

Россия в числе своих наиболее великих сынов может называться и родиной Тургенева, как и родиной Толстого, Достоевского. Но если назвать одного «избранника» России, то с наибольшим правом им должен быть назван Пушкин, потому что, по словам Тургенева, он «был великолепный русский художник. Именно: русский!.. Пушкин был центральный художник, человек близко стоявший к самому средоточию русской жизни».

На празднествах в честь открытия памятника Пушкину, как мы знаем, было произнесено много прекрасных слов в адрес великого поэта. Наиболее весомые слова сказал тогда Федор Михайлович Достоевский, объяснивший русскому обществу, почему только Пушкину принадлежит исключительное право называться подлинно народным, истинно национальным поэтом, нашим «пророчеством и указанием».

Но и речь Тургенева, которая тоже произвела неизгладимое впечатление на современников, сохраняет и для нас непреходящую ценность.

Незадолго перед смертью писал он своему другу, поэту Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, — родине поклонитесь»...

Творчество Тургенева в целом - это его земной, сыновний поклон Родине. Обратите внимание: слово «Родина» у Тургенева стоит здесь рядом с «молодым дубом». Это почти символично: Тургенев люби молодость во всех ее проявлениях. Любил, ценил и верил в нее, в ее силы, в ее путь, в то, что именно молодости принадлежит будущее Родины. В известном смысле, мы можем сказать, что Тургенев и писал прежде всего для молодых. И кому же, как не молодости — дорожить заветами русского писателя.