Анализ рассказа «На представку»: Шаламов — обиженный чёрт (Литература XX века)

Варлам Шаламов в современном литературоведении считается вторым по значимости живописателем «ужасов сталинского СССР» после Солженицына. Нелегкая молодость и тяжелые условия заключения (возможно незаслуженные) сломали Шаламова и он стал смотреть на весь мир через призму собственной обиды. Каждый из его колымских рассказов — это описание той или иной детали лагерного быта с точки зрения самого притесняемого заключенного.

Рассказ «На представку» — яркий пример передергивания и сгущения красок. Начинается он с карточной игры двух блатных Севочки и Наумова. Характерная деталь: «Сегодняшние карты были только что вырезаны из томика Виктора Гюго» — неприкрытый намек на бескультурье зеков. Портреты своих героев Шаламов обильно посыпает подробностями, выдающим его в глазах несведущих читателей знатоком воровского мира: «Ноготь мизинца был сверхъестественной длины — тоже блатарский шик, так же, как «фиксы» — золотые, то есть бронзовые, коронки, надеваемые на вполне здоровые зубы».

Во время игры лирический герой и ещё один черт Гаркунов ели «юшку» рядом с игроками в темноте.

Наумов с треском проигрывал вещь за вещью, пока не решил сыграть на представку. Из лагерной энциклопедии мы знаем, что игра «на представку» — значит игра один раз в долг без ставки. В случае проигрыша Наумов должен был бы отдать долг, иначе его навеки записали бы в «петухи». Он проиграл и внезапно начал приставать к Гаркунову чтобы тот отдал ему свой свитер. Видимо, Шаламов не в курсе, что проиграть чужую вещь у блатных считается верхом «зашквара» и за такое Наумову тут же и предъявили бы. Но что удивительно, Севочка, который сидел рядом, вместо того чтобы сказать: «На кой ты мне суешь шмотки этого вшивого черта?» — он только «одобрительно помахивал пальцем — шерстяные вещи ценились. Если отдать выстирать фуфаечку да выпарить из нее вшей, можно и самому носить — узор красивый».

Гаркунов отказывается и накал абсурда нарастает. Дневальный Наумова Сашка достает заточку и приканчивает неподатливого черта на месте. Невозможно понять, каким образом он это сделал, если: «Свитер был красный, и кровь на нем была едва заметна.» Либо Сашка загнал заточку Гаркунову под брюхо, что, очевидно, испортило бы свитер, либо в горло, что опять бы залило свитер. Шаламову наверное было невдомек, что цвет свитера будет иметь небольшое значение, когда кровь на нем свернется и встанет колом. Поэтому его герой Севочка спокойно принимает такой куш.

А лирический герой кратко заключает: «Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров.» Таким образом Шаламов, видимо, хотел показать, что такие зверства стали на зоне уже обыденностью и главный герой к такому привык, что так реагирует. Но это сильно противоречит реальности, в которой за такое убийство Сашке приписали бы еще пару десятков лет лагерей и изоляцию как особо буйному. Все эти передергивания нужны Шаламову только для одного — заставить читателя воспринимать лагерную жизнь так, как воспринимал её он, пассивный антисоветски-настроенный черт, которого никто не принимал, и который ненавидел всех вокруг. Лагерная жизнь сломала его, иначе он не писал бы рассказы о своей тяжелой жизни, с реальными именами, в течение восьми лет. Шаламов состоял (возможно незаслуженно) в Союзе писателей, его полностью обеспечивали его стихи, государство давно забыло о его прегрешениях против себя, но Шаламов не мог забыть о собственной обиде, не мог её преодолеть.