Проблема сохранения человечности на войне по рассказу Бабеля «Соль» (Аргументы ЕГЭ)

Рассказ «Соль» и еще 37 рассказов из «Конармии» словно пазлы: каждый из них – это маленькая картинка, часть от целого, которая самобытна сама по себе, но в сочетании с другими дает возможность оценить идеальность целостного произведения, привнося в него особенный оттенок чувств. Литературный стержень «Конармии» - гражданская война – в «Соли» получает ответвление: «брат на брата» здесь заменяется страшностью людей, словно побывавших под колпаком инкубатора, а потом вскормленных в нечеловеческих условиях, подстрекающих ненавидеть остальных людей, избежавших зомбирования кровавой идеологией диктатуры.

Итак, «Соль» - это письмо в редакцию от некого Балмашева, рассказывающего про свой, как ему кажется, геройский поступок. Здесь следует немного изложить сюжет. На станции Фастов военный поезд никак не может отправиться в пункт назначения из-за того, что мешочники, практически враги идеологии коммунизма, незаконно проникают на крыши и ухватываются за поручни с внешней стороны поезда. В вагоне, где ехал вышеназванный Баламшев оказались две девушки-мешочницы, а потом еще одна -женщина с ребенком, которая «всю войну страдает по вокзалам», а сейчас едет повидать мужа.

Взвод разрешает ей остаться, обещая не трогать ее. Однако ночью Балмашев замечает, что ребенок женщины больно «антиресный»: «титек не просит, на подол не мочится и людей со сна не беспокоит». Это проливает свет на истинную сущность жещины – под заботливой матерью на самом деле скрывается обманщица-мешочница, пуд соли назвавшая ребенком, чем нагло обманула солдат (наверное, именно такая формулировка, если не еще более грубая, вертится на вертеле сознания Балмашева). Тогда «бравый» «солдат революции» скидывает мешочницу с поезда и – более того! – стреляет в нее!

Современному человеку, а в частности школьнику, трудно понять причину такого безнравственного поступка. Понятно – преданность идее, понятно – желание светлого будущего для родины, но какой силы должна быть эта преданность, чтобы застрелить человека, ничего плохого не сделавшего, убийство которого в одночасье не избавит небо от свинцовых туч, открывая путь лучам солнца. Но что еще более страшно, Балмашеву такой поступок кажется благородным! С самого начала письма видна какая-то неприятная гордость: он пытается иронизировать (я там, конешно, был, самогон-пиво пил, усы обмочил, в рот не заскочило)! Эта корявое ироничное подражательство необразованного солдата рождает в читателе, знающем содержание рассказа, чувства, во многом категоричные: хочется захлопнуть книгу и вскричать что-то вроде «да как он смеет!» Остыв, читатель наталкивается на дважды повторяющуюся, совсем уже человеконенавистническую формулировку: граждан своей же страны, живущих практически бок о бок с ним, Балмашев называет «злыми врагами».

Но, в закромах зачерствевшего, ограниченного сознания Балмашева сохранилась толика нравственности, которая, наверное, уже жмет колени к груди, опасаясь быть зараженной облаками ядовитой идеологии и исчезнуть совсем и насовсем. Эта нравственность проявилась, когда солдаты говорят про «женщину с ребенком», что «опосля них она и мужа не захочет». Он удивляется(!) взводу: «удивляет меня слышать от вас такую жеребятину». Казалось бы, его, человека, который впоследствии убьет безоружную женщину удивляет слышать вещь, вполне бытовую для армейского общества того времени. Он заступается за нее…и именно в этом заступничестве видится реальная причина убийства женщины. Закрадывается ощущение, что не-убийство могло бы заметно пошатнуть авторитет «солдата революции»: мало того, что он лишил своих товарищей прав на женщину, так еще и отпустил ее, не наказав.

Резко, кислотно бросаются в глаза слова, которые Балмашев «выплевывает» на женщину. Он превозносит себя чуть ли не до Бога («Балмашев простит твоему лиху» - как будто ей действительно жизненно необходимо именно его прощение ), намекая на то, что ей, мягко говоря, повезло: «Оборотись на этих двух девиц, которые плачут в настоящее время, как пострадавшие от нас этой ночью…», «А тебя не трогали, хотя тебя, неподобную, только и трогать». Какое вообще право этот человек (а человек ли?) имеет на то, чтобы решать, кого нужно трогать, а кого – нет? Откуда взялась это шовинистская «философия», допускающая изнасилование, более того – даже вносящая его в ранг привилегий? Ошеломляет и то, что Б. вину за изнасилование благополучно не признает, считая это будничным удовлетворением своих мужских потребностей, более того – он просто-напросто «перевешивает» ее на плечи мешочницы: это, видите ли, она виновата, что взвод грязных, безнравственных, глупых солдат сломал жизни двум ни в чем не повинным девушкам, ведь если бы она не строила из себя мать, то разделила бы с девушками их участь, а, значит, смягчила их боль. Жаль, что в зараженное сознание Б. не постучалась мысль, которая бы явственно дала понять, что женщина решилась на противоречащее идеологии властей мешочничество не от хорошей жизни, не от желания нажиться на горе страны, а, наверное, от того, что ее пять-восемь детей погибают без еды, что ее муж погиб на фронте, что другого способа выжить просто нет. Возможно, если бы он посмотрел на нее не как на преступницу, а как униженную всем – жизнью, страной,… им – женщину, если бы в его сознании щелкнул тумблер, могущий поменять местами полюса «-» и «+», если бы по его капиллярам вместо ненависти растеклось понимание, а зрачки увеличились от ужаса осознания того, что он сделал… что он вообще делает, тогда бы и конец рассказа был другим: выбор «себе кончить или ее кончить» он бы сделал в пользу … себя.