Роман Подросток. Часть 1. (Достоевский Ф. М.)

Приступал в начале 1874 года к работе над романом «Подросток», Достоевский решил написать утопию о «детском рае», об особой детской общине, которая живет по своим собственным нравственным законам. Но этот замысел постепенно исчезает и заменяется другим. Достоевский возвращается к неосуществленному плану романа «Житие великого грешника», над которым он работал еще в 1869 году. Он записывает в черновой тетради: «Полное заглавие романа «Подросток». Исповедь великого грешника, писанная для себя».

Фабула «Подростка» вбирает в себя неиспользованный материал «Жития». Более того: Аркадий Долгорукий наследует также от «великого грешника» и свою «идею». План «Жития» начинается с заметки: «накопление богатства». Жаждущий власти и могущества, «великий грешник», наконец, «устанавливается на деньгах», ибо «страшно уверен, что все само придет: деньги разрешают все вопросы». Далее следует очень важная запись Достоевского: «Хотя деньги и страшно его устанавливают на известной твердой точке и решают все вопросы, но иногда точка колеблется (поэзия и много другого), и он не может найти выхода. Это-то состояние колебания и составляет роман». Вся эта характеристика «великого грешника» целиком переходит к Аркадию Долгорукому.

Возвращение к старому замыслу произошло отчасти под влиянием Пушкина. Размышляя над «Подростком», Достоевский «упивается восторгом», перечитывая «Скупого рыцаря», и идея этого гениального произведения — «власть денег» и «власть через деньги» — снова оживает в его творческом воображении.

Но главным толчком к реализации этого замысла послужила сама пореформенная Россия. Множество фактов из окружающей жизни воспринимались Достоевским как зловещие признаки жуткой болезни, охватившей все слои общества, после того как «все в России переворотилось». Достоевский оказался внимательным читателем статьи Н. К. Михайловского о «Бесах» в журнале «Отечественные записки» (1873, № 2). «Как! Россия, этот бесноватый больной, вами изображаемый, перепоясывается железными дорогами, — писал Михайловский, — усыпается фабриками и банками, — и в вашем романс пег ни одной черты из этого мира! Вы сосредоточиваете свое внимание на ничтожной горсти безумцев и негодяев! В вашем романе нет беса национального богатства, беса самого распространенного и менее всякого другого знающего границы добра и зла... Вы не за тех бесов ухватились... Рисуйте действительно нераскаянных грешников, рисуйте фанатиков собственной персоны... богатства для богатства».

Вместе с социально-экономической основой старого феодально-крепостнического строя стали быстро разрушаться и все нравственные устои. Рушилось старое патриархальное «благообразие», капитализм принес распад, «беспорядок» (в черновых записях роман «Подросток» назван «Беспорядком»), и в первую очередь распад вековых семейных устоев. «Разложение — главная видимая мысль романа», — формулировал Достоевский свою задачу в одной из ранних записей к «Подростку».

«Детский рай» в пореформенной России оказался невозможен: все заразились «бесом национального богатства», тлетворным влиянием страшного капиталистического мира, где «человек может быть самым обыкновенным, деньги дадут ему все, то есть власть и право презрения». Главный герой романа — подросток, «фанатик собственной персоны», — одолеваем бесом «богатства для богатства». «Я взял душу безгрешную, — писал Достоевский в «Дневнике писателя» за 1876 год, — но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и тою широкостью, с которою еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих — все это оставленное единственно на свои силы и на свое разумение, да еще, правда, на бога. Все это выкидыши общества, «случайные» члены «случайных» семей».

«Спросят: что такое эта случайность и что я под этим подразумеваю? Отвечаю: случайность современного русского семейства, по-моему, состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь», — читаем мы в «Дневнике писателя» за 1877 год.

«Подросток» — роман о «случайном семействе». Достоевскому принадлежит открытие этой темы. Философу и критику Н. Н. Страхову Достоевский пишет в 1871 году о русской литературе: «А знаете —ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого). Но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было».

Этим новым словом и стал роман «Подросток».

Роман написан как художественный ответ семейным хроникам и «Войне и миру» Л. Н. Толстого. На смену благополучным семействам Иртеньевых и Ростовых пришла семейная хроника разночинца.

История двадцатилетнего юноши-подростка Аркадия Долгорукого — это «история его первых шагов на жизненном поприще», это «поэма о том, как вступил подросток в свет. Это история его исканий, надежд, разочарований, порчи, возрождения, науки — история самого милого, самого симпатичного существа». Аркадий —сын помещика Версилова и жены садовника Макара Долгорукого Софьи Долгорукой, незаконный, «случайный сын» «случайного семейства».

От унижений и страданий незаконнорожденности подросток спасается в свою «идею», обособляется. Смысл его жизненной драмы выражает Версилов. «Видишь, друг мой, — говорит он сыну, —я давно уже знал, что у нас есть дети, уже с детства задумывающиеся над своей семьей, оскорбленные неблагообразием отцов своих и среды своей... Я всегда воображал тебя одним из тех маленьких, но сознающих свою даровитость и уединяющихся существ.., Беда этим существам, оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и почти мстительной жаждой благообразия».

В неопытной голове Аркадия зародилась идея, взятая из того самого капиталистического мира, который он презирал. Идея подростка состояла в том, чтобы стать Ротшильдом, чтобы с помощью денег добиться свободы и независимости, из гонимого, презираемого и третируемого сделаться «властелином и господином». В этой мечте чувствуется и непомерная гордость уязвленного самолюбия, и желание отомстить за зло, причиненное ему людьми: за обманутую доверчивость, насмешки, жестокое детство. Ради своей идеи Аркадий решил порвать все связи, соединявшие его с семьей, с товарищами, не пойти в университет, отказаться от благополучной карьеры. «Миллион» даст ему возможность «все порвать И уйти к себе!.. К себе, к одному себе!». Подросток не собирается пользоваться богатством, как пользуется им настоящий Ротшильд, он не хочет никого «давить и мучить», с него, как и с пушкинского скупого рыцаря, «довольно» лишь «сознанья», что он богат, а следовательно, как он ошибочно думает, и независим: «У меня сила, и я спокоен».

Мало того что Аркадий не хочет с помощью денег никого «давить и мучить», он, оказывается, став Ротшильдом, возможно, совсем откажется о г своих миллионов: «Тогда... я отдам все мои миллионы людям; пусть общество распределит там все мое богатство, а я — я вновь смешаюсь с ничтожеством! Может быть, даже обращусь в... нищего».

Но в подростке, в отличие от людей «ротшильдовского» типа, не было цельности. Аркадий был слишком чист и совестлив, его искания правды, обуревающие его противоречивые чувства при столкновении с людьми то и дело отвлекали от выполнения намеченной цели. .

И постепенно высокие требования «большого сердца», порывы юного героя к добру и правде вытеснили в подростке его идею. После всего пережитого и увиденного эта идея меркнет, и Аркадий начинает думать, «что зло, что добро».

В своем искании истины Аркадий Долгорукий переходит из одного «круга» в другой, как бы проверяя и «разгадывая» каждую из встреченных им на жизненном пути «правд»: от надежды на бескорыстие дружбы — к постоянной «загадке» — Версилову, от веры в спасительность женской любви — к народной правде «странника» Макара Долгорукого, от идеи стать Ротшильдом — к народническим спорам об исторической роли России.-

Эти споры в романе происходят в кружке Дергачева. В одной из черновых записей к роману Версилов говорит сыну: «Вот ты выбрал идею о Ротшильде. Этой идеей ты можешь тоже свидетельствовать о нравственном беспорядке. Ты хочешь удалиться в свою нору от всех и берешь к тому меры... Долгушины — нравственный беспорядок».

В июле 1874 года в Петербурге происходил процесс по делу революционера-народника Долгушина н его кружка. Долгушинцы призывали к уничтожению императорской фамилии. Известно, что они стремились создать «религию братства» и основывали своп коммунизм на евангельском идеале. Достоевский воспользовался подробностями процесса для изображения в романе «Подросток» кружка Дергачева. В черновых записях Дергачев еще носит имя Долгушина. Эти же записи позволяют предположить, что первоначально революционному народничеству 70-х годов в романе отводилось значительно более важное место. В окончательном тексте романа кружку Дергачева-Долгу-шина посвящена лишь одна небольшая сцена. Но даже если сравнить эту сиену— заседание кружка Дергачева—с характеристикой революционеров в предыдущем романе Достоевского «Бесы», бросается в глаза изменение взгляда писателя па социальное движение в России.

Самом большой загадкой па пути исканий Аркадия является фигура его отца, человека разочарованного, страдающего, гордого, одинокого, «вечного скитальца», тоскующего по религиозному идеалу и в то же время неверующего. Ведь именно Версилов дал первоначальный и всеопределяющий толчок духовным исканиям сына: «Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул».

Драматическая семейная история Веренлова сложилась под влиянием антикрепостнических идей 1840-х годов. Перед тем как появиться в деревне. Версилов знакомится с двумя произведениями, о которых не случайно упоминает Достоевский, — с «Антоном Горемыкой» Д. Григоровича и «Полинькой Сакс» А. Дружинина. В повести Григоровича рассказывалось о совершенной беззащитности простого, умного, доброго мужика перед помещиком и управляющим, а «Полинька Сакс» повествует о трагической судьбе женщины, которой крепостническое общество дало неправильное воспитание.

Версилов, как он сам иронически выражался, прошел через «необъятное цивилизующее влияние» «Антона Горемыки» и «Полиньки Сакс», то есть признал, что «мужик — это тоже человек» и что женщина должна иметь равные права с мужчиной, «О, мы тогда все кипели ревностью делать добро, — вспоминает Версилов о 40-х годах, —служить гражданским целям, высшей идее; осуждали чины, родовые права наши, деревни и даже ломбард, по крайней мере, некоторые из нас... Нас было немного, но мы говорили хорошо и... даже поступали иногда хорошо».

По прибытии в деревню Версилов привязывается к молодой крестьянке Софье Андреевне, недавно выданной замуж за старого садовника Макара Ивановича. Она не была красавицей, и увлечение Веренлова не объясняется развращенностью и «крепостным правом». Да и увлечения никакого не было. Версилов сам не понимал, как это вышло. На вопрос сына отец «однажды промямлил как-то странно: что мать его была одна такая особа из незащищенных, которую не то что полюбишь, — напротив, вовсе нет, — а как-то вдруг почему-то пожалеешь, за кротость, что ли, впрочем, за что? — это всегда никому не известно, но пожалеешь надолго; пожалеешь и привяжешься...» В душе Софьи Андреевны — тишина и спокойствие, нравственная гармония и «всепонимание», которых Версилов не находит ни в себе, ни в окружающих его людях, Макар Иванович отпускает жену с барином и становится странником. Раз в три года он навещает ее, неизменно относясь к ней с отеческой нежностью и каким-то загадочным уважением.

Содержание «Подростка» взято из русской действительности 70-х годов XIX века, но в то же время роман писался под определенным влиянием антикрепостнических идей Белинского 1840-х годов, способствовавших разрушению старого миропонимания и поискам лучшего будущего Россия (недаром в черновых записях и в окончательном тексте романа упоминается имя Белинского). Несмотря на противоречивые высказывания о личности Белинского Достоевский считал его идеи характерным признаком прогрессивных убеждений 40-х годов. И хотя Версилов часто иронизирует над своей молодостью, он навсегда остался человеком поколения 40)-х годов, то есть благородным, мыслящим и бескорыстным. Именно Версилов предохраняет Аркадия от поклонения «золотому тельцу», не дает сыну погрязнуть в буржуазности, помогает подростку понять бесчеловечный характер капиталистической цивилизации, открывает ему глаза на личность Макара Ивановича.

В детстве Аркадий впервые видит отца на театральных подмостках в роли Чацкого, и «образ красоты» навсегда пронзает его сердце. И как бы ни раздваивался и ни искажался впоследствии этот образ, печать благородства никогда не изгладится на «ем. В Версилове воплотились характерные черты русских дворян, изгнанных или добровольно удалившихся из «общества», разочарованных и неудовлетворенных действительностью, тех, кого в XIX столетии называли лишними людьми.

И вот подросток берется за разгадку личности своего отца: «Я непременно должен узнать всю правду в самый ближайший срок, ибо приехал судить этого человека». Так намечаются два героя романа — Версилов и его сын, и две воплощенные ими идеи: одна «великодушная», другая — себялюбивая, одна обнимает все человечество, другая замыкается в горделивом уединении, в сознании своего богатства. Идея отца — «золотой век», идея сына — подполье. Мечта об отце приводит подростка снова к людям. «Моя идея — это мрак и уединение, а разве теперь уж возможно уползти назад в прежний мрак?» Кончилось тем, что Аркадий «бросил свою идею» и полностью «затянулся в дела Веренлова».

Тайна личности Веренлова в его роковой раздвоенности. Он болен всеми недугами современной ему капиталистической цивилизации. Все зыблется, колеблется и двоится в его сознании: идеи — двусмысленны, истина — относительна, вера — неверие. Он может плакать настоящими слезами над умирающей Европой и говорить горькие и страшные слова о любви к человечеству: «Друг мой, — признается он сыну, —любить людей так, как они есть, невозможно, И однако же должно... Любить своего ближнего и не презирать его — невозможно. По-моему, человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и «любовь к человечеству» надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей... и которого поэтому никогда и не будет на самом деле».

|| Далее