|
Вы здесь: Критика24.ру › Горький Максим
Образ и характер Жизнь Клима Самгина (Горький Максим)
Ещё более значительным историческим и социальным содержанием, ещё более совершенным словесным мастерством, ещё большей глубиной психологического анализа отличается итоговое произведение Горького — роман «Жизнь Клима Самгина». «Жизнь Клима Самгина» представляет собой апофеоз почти полувековой "борьбы Горького против буржуазной реакционной культуры, против антинародной философии, этики и эстетики, выдвигаемых в качестве последнего бастиона эксплуататорскими классами в период их исторического крушения. Можно с уверенностью сказать, что нет такого философского или эстетического ухищрения реакции, которое не было бы — в истоках своих, в самой сущности своей — разоблачено в горьковской эпопее. Как бы ни изощрялись в словесных хитросплетениях современные западные эстеты и мистики, их туманная декламация не может обмануть нас, нам слишком хорошо известны их предшественники: «рыжий философ» Томилин, пришедший и в теории и, на практике к самому низкопробному цинизму, мистически экзальтированная, враждебная жизни Серафима Нехаева, изломанная Лидия Варавка и прочие декаденты, беспощадно ярко изображенные Горьким. Роман «Жизнь Клима Самгина» усиливает не только нашу политическую, но и нашу эстетическую и философскую бдительность, помогает нам разглядеть, понять всё то ничтожное, опасное, уродливое, противоестественное, что скрывается за разговорами современных декадентских наставников об изжитости морали, о сексуальной революции, о последней свободе и т. п. И когда мы наблюдаем на Западе межеумочную позицию либеральной, оппортунистической интеллигенции и слышим её сбивчивые рассуждения о грозящем посягательстве демократии на пресловутую «свободу духа», мы вспоминаем печальные блуждания, и гордыню, и тоску беспредельную, и одиночество, и духовное поражение Клима Ивановича Самгина — главного персонажа горьковской эпопеи. Мы уже знаем, что Горький интересовался психологией людей, находящихся в процессе самоопределения. Это объясняется не только индивидуальными склонностями художника, многое творчески воспринявшего от психологизма русской классической литературы (особенно от Достоевского), но и суровой требовательностью эпохи, заставившей миллионы людей размышлять над своим местом в социальной действительности, над своей жизненной программой. Монументальный образ человека, живущего в эпоху невиданных исторических сдвигов и потрясений, но не имеющего социальной позиции и пытающегося определить своё «я» и своё общественное призвание, нарисован Горьким в романе-эпопее «Жизнь Клима Самгина». Герой романа напряженно, мучительно (иногда доходя до слез) старается разобраться в себе и в том, что происходит вокруг него. В душе Клима Самгина постоянно «кружится медленный вихрь различных мнений, идей, теорий, но этот вихрь только расслабляет его, ничего не давая, не всасываясь в душу, в разум». Подобно профессору из «Скучной истории» Чехова (о которой, кстати, многозначительно упоминается в романе), горьковский герой никак не может найти общую организующую идею, которая вносит свет и целеустремленность в жизнь человека. Образ Самгина, как и образ чеховского профессора, мог бы служить иллюстрацией к рассуждениям знаменитого философа Спинозы о природе человеческих стремлений и побуждений, которые «нередко до того противоположны друг другу, что человек влечется в разные стороны и не знает, куда обратиться». Но чеховский профессор лишь на склоне дней вдруг понял, что он не знает, «куда обратиться». А Самгин начинает с бездорожья и кончает бездорожьем. Ему так и не удалось «найти свою тропу к свободе от противоречий, от разлада с самим собою». Очевидно, здесь перед нами уже новый этап в развитии буржуазного сознания, этап декаданса (было бы упрощением зачислять Самгина в декаденты, но влияние ущербной буржуазной культуры на него — факт несомненный). Нельзя сказать, что Самгин не пытается выйти из лабиринта, из буржуазного тупика. Человек отнюдь не обломовского склада, он вовсе не склонен погрузиться в дремоту повседневного существования, он всё время оглядывается, он мечется по жизни. Его внутренние монологи иногда отличаются страстью. Например: «Как вырваться из непрерывного потока пошлости, цинизма и из непрерывно кипящей хитрой болтовни, которая не щадит никаких идей и «высоких слов», превращая все их в едкую пыль, отравляющую мозг?» К беспокойным размышлениям о себе, о своей участи его толкало и социальное положение — положение человека умственного труда. Однажды в юности, разглядывая в ресторане финансово-торговых воротил своего родного города, он подумал: «Кончу университет и должен буду служить интересам этих быков». Да и в зрелые годы он порой довольно остро ощущал неприятную для него зависимость от денежного мешка. В Самгине ещё не умерло известное уважение к заветам отцов, т. е. передовой демократической интеллигенции. В этом полу дворянине-полу разночинце, выросшем в доме, где и в период реакции 80-х годов «не торопились погасить все огни», есть демократическая закваска (отдаленные отголоски декабризма и революционного народничества), и она побуждает его оказывать услуги революции: он распространяет революционные листовки; в его доме большевики всегда могут найти приют; во время Декабрьского вооруженного восстания он даже выполняет обязанности связного между большевистским штабом и баррикадой, рискуя жизнью при этом. Но идеалы социализма не поняты Самгиным, они остаются ему чужды. Да и знает он их очень мало, представление о них у Самгина довольно-таки фантастическое. А узнать их получше, сблизиться с народом, с народным авангардом... Этому мешает непреодолимый культ своей личности, своего «я». С юношеских лет Самгин находился под влиянием самых разных теорий буржуазных «учителей жизни», начиная от английского социолога Спенсера до немецкого реакционного философа Ницше. Преодолеть внушения буржуазной идеологии он не мог. Она поработила его. В результате история русского интеллигента Клима Ивановича Самгина становится отражением истории упадка и крушения буржуазного индивидуализма. В сюжетно-тематическом отношении Самгин оказался для Горького весьма удобен не только потому, что воплотил в себе многие типические свойства неприкаянных слоев интеллигенции (и не одной интеллигенции: Петр Артамонов знал ужас раздвоения, мучивший Самгина), но и потому, что самгинское стремление наблюдать жизнь, всё обдумывать позволило худож-нику развернуть широкую панораму России. Мы видим в романе картину постепенного пробуждения народа, видим дела и подвиги подлинно народной интеллигенции — особенно замечательны образ Степана Кутузова, прирожденного бойца и полемиста, и образ скромного, как бы незаметного «товарища Якова», талантливо и твердо руководящего героями баррикады, — видим, как исторически обусловлена, как неизбежна и как справедлива была величайшая революция мировой истории. Характерное для Горького-психолога стремление идти по линии наибольшего сопротивления, выявлять все грани человеческой натуры, в частности показывать реалистически, во всей сложности людей враждебного или чуждого лагеря, проявилось в романе «Жизнь Клима Самгина» с яркостью и мудростью высокой классики. Не говоря уже о главном герое, изображение всех, даже самых эпизодических персонажей романа отличается многогранностью и многоцветностью. Гениально обрисован выбитый из колеи, находящийся в полном смятении, отбившийся от своего класса и с чисто русским размахом ломающий всю свою жизнь купец Владимир Лютов. Отвратителен и вместе с тем интеллектуально значителен международный хищник Захар Бердников. И ещё один пример: мать Клима Самгина — Вера Петровна. Образ Веры Петровны Самгиной окрашивается даже и в трагические тона, когда эта женщина, не нашедшая счастья в союзе с дельцом Варавкой, утрачивает однажды обычную свою сдержанность, немногословность и пытается сказать об этом своему сыну, Климу. «Она судорожно терлась щекою о его плечо и, задыхаясь в сухом кашле или неудачном смехе, шептала: — Я не умею говорить об этом, но — надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире — женщина, мать. Одинока до безумия. Я не о себе только, нет...» Увы, сын не понимает её, но она ещё верит в то, что он поймет её — и продолжает: «— Гордость, которую попирают так жестоко. Привычное — ты пойми! — привычное нежелание заглянуть в душу ласково, дружески. Я не то говорю, но об этом не скажешь... Ты должен знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством... И вдруг, взглянув на сына, она отодвинулась от него, замолчала, глядя в зеленую сеть деревьев. А через минуту, поправляя прядь волос, спустившуюся на щеку, поднялась со скамьи и ушла, оставив сына измятым этой сценой». Сколько скрывается за одной только деталью — «взглянув на сына»! Единственный человек, от которого она ждала понимания, — её младший сын... И хотя Горький ничего не говорит о том, каким было лицо Клима в эти минуты, мы видим это лицо: недоумевающее, усталое, удивленное, даже, наверное, и раздраженное... Мать больше ничего не говорит — просто уходит. Роман замечателен своей глубокой, ненавязчивой, как бы не сразу заметной, но духовно покоряющей художественной логикой. На протяжении всего повествования каждая идея, отстаиваемая тем или иным персонажем, как бы сопоставляется с действительностью, подвергается реальной исторической проверке. И мы видим, как вся логика исторической процесса подтверждает великую правду, отстаиваемую большевиками. Мы остро ощущаем жизненные корни пролетарского мировоззрения, видим его постепенное становление. У Горького были все основания заметить (в беседе с одним журналистом): «На протяжении всего романа показываю, как формировались большевистские идеи». В советское время Горький продолжал интенсивно и плодотворно работать также в области новеллистики, драматургии и литературного портрета. В 20-е годы писателем создана своеобразная, причудливая, творчески дерзкая книга «Заметки из дневника. Воспоминания». Пестрая, эксцентричная коллекция очерковых миниатюр воспринимается как единый образ старой России с её талантливостью, с её чудачествами, с её исканиями и спорами и всей неустроенной жизнью, многое искажавшей в людях и не дававшей простора для развития дарований. С «Заметками из дневника. Воспоминаниями» имеют немало общего горьковские «Рассказы 1922 —1924 годов». Но здесь типическое в жизни старой России и в её людях раскрывается не путем воссоздания реальных фактов, наблюдений, а путем их творческого преобразования, или, иными словами, на основе художественного вымысла. Книга эта, как и предыдущая, замечательна своим углубленным (порой изощренным) психологизмом. Кроме того, для «Рассказов 1922—1924 годов», как и для некоторых дореволюционных рассказов Горького, характерно весьма плодотворное, эффективное соединение двух эстетических начал — реалистического и романтического. Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Юрий Внимание! Спасибо за внимание.
|
|
Назад