|
Вы здесь: Критика24.ру › Радищев А. Н.
Идея произведения Путешествие из Петербурга в Москву (Радищев А. Н.)Чавкали копыта. Обляпанный осенней грязью возок колыхало на рытвинах. Солдаты в треуголках посоловело глазели вокруг: косматые серые облака волоклись по полям, седые кусты набрякли дождевой капелью... Между конвойными сидел человек в нагольной мужицкой шубе, скованный цепью. Это был Александр Радищев. Впереди, за дождями и грязями, лежали не просто села и города — Чудово, Спасская Полесть, Подберезье, Новгород, — а главы крамольной книги, его книги, всполошившей столицу летом 1790 года. По горькой иронии судьбы первый мыслитель эпохи ехал в сибирскую ссылку той самой московской дорогой, с которой взглянул на Россию герой изданного им «Путешествия из Петербурга в Москву». Вокруг была екатерининская Россия — крепостная, голодная, с страдальческими, налитыми горем очами, исполосованная самодержавной плетью. Но он видел ее и иной. «Я зрю сквозь целое столетие», — сказал он. Он видел Россию объятой шумным пламенем крестьянской революции, в руинах помещичьих усадеб — восставшей, республиканской Россией, страной народовластия, свободы. Его книга и Россия были одно. Он твердо знал это. И это было единственное, что укрепляло его в страшный час его жизни. Как ни трудно было узнать в медлительном арестанте с бескровным лицом прежнего Радищева — энергичного, порывистого начальника Петербургской таможни, — все той же гордой посадки была его голова, все той же мощной лепки высокий лоб, все тем же умом светились глаза, хотя позади были семьдесят дней в затхлой и темной, как погреб, камере Петропавловской крепости. Его книга, отпечатанная верными людьми в специально на то заведенной Радищевым домашней типографии, вышла без имени автора и под самым заурядным заглавием — «Путешествие». Еще одно «путешествие», каких немало переводилось и печаталось. Одним «путешествием» больше! Не оттого ли штатный опекун российской словесности петербургский оберполицеймейстер дозволил выпустить книгу, не читая ее!.. Но уже через несколько дней после появления «Путешествия» о нем говорит Петербург, в свободомыслящих кругах оно «входит в моду», один экземпляр оказывается на столе самой Екатерины, и взбешенная императрица, не в силах оторваться от книги, читает ночь напролет. Полиция открывает имя писателя. Екатерина не просто читала — две недели она штудировала книгу Радищева с пером в руках. Царица сама начала следствие, сама готовила обвинительный материал, раскрывая в своих примечаниях опасность книги для дворянской крепостнической монархии. «Тут царям достается крупно», «сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию», «царям грозится плахою», «помещиков сочинитель казнит», «надежду полагает на бунт от мужиков», — писала она, отчеркивая в книге «места сильнейшие». В переписке с европейскими философами Екатерина рисовала Россию обителью благоденствия и тишины. Книга Радищева вдребезги разбивала позлащенную ложь и была страшна уже этим. Пытаясь возражать писателю, в заметках на «Путешествие» Екатерина чернила Радищева, писала, что он-де «ко злости склонен» и «все видит в темначерном виде». Но Радищев, знавший стандартный лексикон гонителей правды, воспроизвел его в главе «Спасская По-лесть» своей книги задолго до того, как царица разразилась бранью. Писатель побеждал в заочной полемике: на его стороне была истина. Оттого Екатерине приходилось поправлять, перемарывать написанное. «Лучше судьбы наших крестьян нет по всей вселенной», — запальчиво восклицала она. А петербургские, московские «Ведомости» из номера в номер публиковали объявления: «Продаются 2 дворовых человека, из которых один псарь, а другой музыкант. Также продается мерин серой. Аглинской породы, неезженой...»; «Продается ткач 35 лет с женой и дочерью и вятский жеребец 6 лет...» И Екатерина, дабы не показаться смешной в глазах тех, кому адресовались ее записки, вынуждена была переиначивать фразу: «Лучше судьбы наших крестьян у хорошева помещика нет по всей вселенной». Еще страшнее книга Радищева была тем, что она доказывала законность и неизбежность народной революции, которая сметет самодержавие. Книга славила революцию. Неудивительно, что императрица еще не закончила читать «Путешествие из Петербурга в Москву», а Радищев был уже водворен в Петропавловскую крепость. «Келейные допросы» вел сам Степан Шешковский — свирепый тщедушный старик, имя которого вселяло в петербуржцев ужас. «Домашний палач» Екатерины, глава тайной экспедиции, в 1775 году он пытал Емельяна Пугачева. Посылая свои заметки на «Путешествие» Шешковскому, императрица, недвусмысленно высказалась о Радищеве: «Бунтовщик хуже Пугачева». Эти слова, да еще записки Екатерины, и были обвинительным актом по делу об Александре Радищеве и его книге, «наполненной самыми вредными умствованиями», хотя делом Радищева занималась не одна судебная инстанция. В душный и жаркий июльский полдень Радищеву был зачитан смертный приговор, вынесенный уголовной палатой Петербургского суда. Днем позже Радищев написал завещание, мысленно прощаясь с детьми, отцом и женщиной, которую любил. Он ждал, что с казнью не замедлят. Но миновал месяц. Прошли еще десять дней... Он ничего не мог делать. Не мог не только писать — думать. Слух его необычайно обострился, и, когда по коридору топотали, гремя тяжелыми ключами, стражники, тело его напрягалось: «Сейчас...» Он собирал силы, чтобы достойно встретить смерть. А тем временем решение уголовной палаты утвердил и усилил сенат: «казнить смертию, а имянно... отсечь голову», а пока, «заклепав в кандалы, сослать в каторжную работу в Нерчинск». Затем доклад сената дотошнейше изучила Екатерина и усмотрела в нем изъян: умолчание о преступлении против присяги. Государственным советом в приговор была незамедлительно внесена усугубляющая поправка, и бумаги вновь легли на стол Екатерины. Радищев ждал казни. Глухой, словно идущий из-под земли гул соборных курантов проникал в камеру. От него стыла кровь. Но Екатерина медлила. Она держала в руках трижды утвержденный смертный приговор Радищеву, которого так добивалась. Оставалось обмакнуть перо... Царица должна была отправить на плаху писателя, все преступление которого состояло в издании книги. Не сама ли Екатерина создавала себе ореол «просвещенной государыни»? И разве ей хотелось укреплять мнение, что книга Радищева могла пошатнуть самодержавный трон?.. Столица Санкт-Петербург праздновала заключение мира со Швецией, а мир всегда означал амнистию. Можно ли было «матери отечества», изливавшей по сему случаю «щедроты и доброты», не проявить «милосердия»!.. Иезуитски изощренная и искушенная государыня была воистину первой актрисой империи. Она решила не подписывать приговора. Приювор был, о нем узнали. Теперь она могла явить великодушие. Припомнив доношения о плохом здоровье осужденного и имея в виду приближение зимы, Екатерина изволила «помиловать» Радищева сослать его в Илимск «на десятилетнее безысходное пребывание». Узнавшие об этом указе содрогнулись. Русский посол в Лондоне писал: «Десять лет Сибири хуже смерти...» Екатерина не сомневалась, что после крепости Радищев не выдержит дороги в семь тысяч верст или, на худой конец, умрет в Сибири. Приювор свершится, пребывание все равно окажется «безысходным». Со «зловредной» же книгой, думала она, покончено: большая часть тиража^ сгорела в кухонной печи радищевского дома перед арестом сочинителя, остальное, изъятое у продавца и у тех, кто успел купить книгу, было сожжено властями. Но императрица слишком спешила похоронить Радищева и его книгу. Писателя везли в ссылку, пепел сожженных страниц развеяло ветром, а «Путешествие из Петербурга в Москву» начинало свою вторую — подпольную жизнь. Более трех десятков экземпляров сохранилось, и книга тайно пошла кочевать из рук в руки. Заскрипели перья. Рукописные тетради понесли России негодующее радищевское слово. Один из таких списков писатель увидит в захолустном Кунгуре, возвращаясь из сибирской ссылки. II Когда дворянин-путешественник отправлялся в заграничный вояж, он привозил занимательную повесть о чужих землях, чужих народах. Но что за путешествие можно было совершить из Петербурга в Москву? Что можно было увидеть, на изъезженном тракте между двумя столицами? Чему удивиться?.. Россия — не Швейцария. Россия — это будни, привычное, примелькавшееся. За околицу екатерининского Петербурга выехал ничем не отличавшийся от прочих проезжающих человек. Человек, как все, огляделся, но внимание его не задержали ни пестрые краски цветущих лугов, ни березовые хороводы, ни звенящий жаворонок. По рыхлой борозде шагал за сохой мужик. Крестьянин пахал в праздник по самой жаре. Путешественник вылез из кибитки и подошел к нему. На недоуменный вопрос барина мужик ответил: «В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину... У господина на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов... Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не умрет». И путешественник понял вдруг, что вот этого живого, страдающего мужика нет еще в российской литературе. Было от чего пережить потрясение. Вокруг было рабство, рабами было большинство крестьян — наиполезнейших членов общества, но Россия XVIII столетия не удивлялась этому: она узаконила рабство, она мыслила и чувствовала как рабыня. Дух рабства и угнетения пронизывал все пбры государственного организма, губил частную жизнь, отравлял кровные отношения и, проникнув в сознание человека, отучал его прямо смотреть на окружающее, видеть зло и причины зла. И чем дальше ехал путешественник, тем невыносимее становились картины унижения и закрепощения человека. Встречные знакомые и незнакомые люди рассказывали ему горестные пережитые истории, и он думал о преступности нынешних русских порядков. Песнь ямщика веяла неизбывной скорбью душевной. И даже сквозь сон на постоялых дворах путешественник слышал рассказы о злоупотреблениях властью. Рабство оттого и было повею дно, что оно составляло суть, основу всей системы дворянско-крепостнической монархии. Не случайно путешественник обмолвился: «Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою и летом». Не пейзаж, не внешние приметы местечек, которые он проезжал, занимали его. Оттого он редко заносил их в дорожную тетрадь* Его интересовала Русь феодальная, которая была одной и три же везде и в любую пору. Путешественник хотел, чтобы, стряхнув рабское наваждение «с очей природного чувствования», Россия увидела себя такой, как она есть — без екатерининских румян и сусального золота. Но еще более хотел путешественник, чтобы Россия научилась мыслить так, как мыслил он, еще более стремился он внушить ей всей логикой рассуждений, что дворянское самодержавие и крепостничество неразрывны, что только народная революция может до конца искоренить общественное зло. Радищев — сын своего века — был просветителем. «Путешествие из Петербурга в Москву» — революционная просветительская публицистика. Книгой своей, мыслью своей писатель надеялся объединить тех, «кто состраждет над бедствиями братии». «Любитель человечества, возникший на пробуждение несчастных», он нес «твердые размышления», «на истине основанные, власти противные», боролся против убаюкивающего «сладкопения» дворянской литературы, ставил целью воспитание революционное, - просвещение политическое. От человека он требовал гражданского мужества: «если бы закон, или государь, или бы какая-либо на земли власть подвизала тебя на неправду... пребудь... неколебим. Не бойся ни осмеяния, ни мучения, ни болезни, ни заточения, ниже самой смерти». Россия XVIII столетия не знала мыслителя, равного Радищеву по обширности и глубине ума. С последовательностью и разносторонностью ученого рассмотрел и подверг он уничтожающей критике в «Путешествии из Петербурга в Москву» всю самодержавно-крепостническую общественную систему, несущую народу горе. «Энциклопедия русской жизни» — это крылатое определение прямо приложимо к книге Радищева. Начать с того, что читатель оказался замешанным в шумную толпу персонажей разных сословий и рангов — от крепостного мужика до самого царя. Пусть Радищев дает не характеры, , а социальные характеристики, пусть человеческие взаимоотношения его интересуют почти исключительно со стороны их социальных проявлений — ситуации, в которых действуют его герои, их поступки, настроения, суждения (не всегда по форме, но всегда по существу) правдивы, жизненны, прямо взяты из екатерининской действительности. Старик стряпчий мечтает восстановить «хвастовство древней породы». «Подле столицы, в глазах великого государя», когда тонут два «десятка человек, сержант не смеет разбудить начальника. Город — «жилище тигров». Дворянин незаконно ограблен судьями, /От потрясения его беременная жена умирает, ему же грозит новый суд... Мнимость декларируемых общественных ценностей рождает людей без идеалов и стремлений. Крашеные валдайские девки тащат проезжих в бани. Там, где был некогда вольный Новгород, царствуют купцы-мошенники. Честный председатель уголовной палаты, «не в силах будучи делать добро, оставил место истинному хищному зверю...» Человека подстерегает ежечасно опасность стать рабом: так лучше смерть, чем рабство... Вот какова она, екатерининская Россия, распахнутая нашему взору Радищевым. Дар писателя схватывать типические стороны русской действительности был столь велик, что радищевские темы зазвучат позже у Рылеева, Пушкина, Лермонтова, Герцена... Еще до Грибоедова произнесены исполненные отчаяния слова: «заеду туда, куда люди не ходят, где не знают, что есть человек, где имя его неизвестно» («Чудово»), «а я теперь еду, по пословице — куда глаза глядят» («Спасская Полесть»). Еще до Гоголя увидит читатель галерею помещиков-монстров, услышит: «Поглядитесь в сие зеркало...» («Едрово»). «Путешествие» стоит на пороге русского реализма. Радищев сочетает беллетристику с публицистикой. Писатель-рационалист, он не столько изображает, сколько изобличает, требует, предлагает. Каждая живая сценка — отправной пункт для высказывания по жгучим проблемам современности. Форма «путешествия» давала большой простор для прямых размышлений Радищева «по поводу» («Едрово», «Новгород», «Вышний Волочок»). Но, дабы не злоупотреблять монологами путешественника, писатель произносил речи от имени встреченных им единомышленников (председатель уголовной палаты Крестьян-кин в главе «Зайцово», дворянин в «Крестцах»), цитировал якобы случайно найденные или нарочно оставленные единомышленниками политические трактаты, дневники, письма («Хотилов», «Выдро-пуск», «Торжок», . «Медное», «Зайцово»), пользовался вставными новеллами («Чудово», «Спасская Полесть»), вкрапливал стихотворения, ораторские речи (ода «Вольность» в главе «Тверь», «Слово о Ломоносове» в главе «Черная Грязь»), вплетал в повествование фантастические сны («Спасская Полесть»). Ирония Радищева становится политическим оружием. Писатель приводит отрывки из некоей «летописи новгородской»: «Новгородцы сочинили письмо для защищен и я своих вольностей и утвердили оное пятидесятью осьмию печатьми... Царь Иван письмо... у новгородцев отнял». Эти по-щедрински саркастические строки обосновывают у Радищева революционную в своем существе мысль, что право народа должно быть подкреплено силой. Где у народа нет силы, там господствует самодержавный произвол. «Путешествие», всеобъемлющее по охвату фактов русской жизни, явилось как бы кодексом критических антимонархических и антикрепостнических высказываний. С присущей ему аналитической глубиной Радищев осветил связь таких явлений, как падение нравственности народа и разврат верхов («нижние заражаются от верхних, а от них язва разврата достигает и до деревень»), как взаимная зависимость самодержавия и церкви; он указал, что узники неволи, «власть и острие в руках имеющие», могут быть «наияростнейшими проповедниками» ее, что цензура, останавливая шествие мысли, лишает печать ее функции оздоровителя общества. С особенной силой и страстью звучит обличающий голос писателя в главе «Спасская Полесть», где языком прозрачного иносказания нарисовано государство и двор Екатерины II, где царь предстает в одеждах, намокших от крови и слез народных, «первейшим в обществе убийцей, первейшим разбойником, первейшим предателем», «ханжою и пагубным комедиантом». Наблюдая вакханалию угнетения крестьянства, видя моральную деградацию верхов, Радищев находил опору для оптимистических прогнозов в народе. Мерилом ценности человека становятся в его произведении народные критерии. Не случайно в речи о воспитании юношества, произносимой крестицким дворянином, одним из единомышленников путешественника, выдвигается требование кормиться делом рук своих, что является важнейшей нормой крестьянской морали («Едрово»). Благородство и красота нравственного и физического облика крестьян, их непрерывный труд на благо общества писатель считает залогом будущего великого национального возрождения. Растущее в народе чувство протеста заставляло его восклицать: «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение». Как далеко шел Радищев в своей ненависти к дворянству, видно из следующего его высказывания: «О! если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши, главы бесчеловечных своих господ, и кровию нашею обагрили нивы свои! что бы тем потеряло государство? Скоро бы из среды их исторгнулися великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишенны. Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую...» Писатель прозревал революцию: «Колокол ударяет... опасность уже вращается над главами нашими. Уже время, вознесши косу, ждет часа удобности...» Оглядываясь в прошлое России и Европы, сравнивая новую историю России, Франции и рабовладельческой Америки, Радищев видел то, чего не видели его современники, — оттого ода «Вольность», включенная в «Путешествие», рисовала крушение тронов, возведение царей на плаху, установление республики. Враг самодержавия, своим «Путешествием» Радищев выступил и против реакционных течений общественной, мысли, которые не помогали воспитанию человека-«делателя», отвлекали от социальной борьбы, уводили «в поля бредоумствований» (масонство). Он доказывал, что человек не может быть счастлив, если несчастен мир, обличал трусость зрячих, которая объективно упрочивала власть помещиков-крепостников. Писатель — воплощенная совесть России — видел идеал человека в борце, живущем действительными интересами народа. Радищев опережал свой век. Книга и имя его озарили перспективу русского освободительного движения на целые десятилетия вперед. Он входит в нашу историю под именем первого русского революционера. И когда свершилась Октябрьская социалистическая революция, в — Петрограде над обломками ограды Зимнего дворца, бывшей резиденции царей, рабоче-крестьянская власть поставила свой первый памятник. В невские дали смотрело высеченное из камня лицо пророка революции Александра Радищева. Ал. Горелов. Источники:
Обновлено: Опубликовал(а): Nikotin Внимание! Спасибо за внимание. Полезный материал по темеИ это еще не весь материал, воспользуйтесь поиском
|
|
