Душечка Дама с собачкой В овраге Архиерей Невеста повесть герои. Рецензия к рассказам и повестям Чехова. (Чехов А. П.)

Случай из практики (стр. 281).— Первый рассказ, написанный Чеховым в его первую ялтинскую зиму. И ноября 1898 г. он сообщал знакомому врачу И. И. Орлову: «По случаю дождя и дурной погоды сел за работу и уже написал целый рассказ». 14 ноября рассказ был отправлен в «Русскую мысль».

Интересно свидетельство студента-медика Н. Н. Тугаринова, который 22 января 1899 г. извещал Чехова о больших «разговорах и спорах» о его творчестве, в частности — о «Случае из практики»: «...3/4 восхищалось и млело, а другие, наоборот, брюзжали...» («Из архива А.

П. Чехова». М., 1960, с. 244).

По делам службы(стр. 290).— Рассказ создавался в Ялте в ноябре 1898 г. Писателю нездоровилось. Отправляя рассказ в журнал «Книжки Недели», он просил сотрудника «Недели» М. О. Меньшикова: «...пожалуйста, пришлите корректуру. Рассказ еще не кончен в деталях, отделаю его в корректуре, теперь же сидеть над черновой рукописью не хотелось долго, нездоровится немножко...» (26 ноября). В январской книжке журнала за 1899 г. рассказ был напечатан.

В рассказе нашли отражение личные впечатления писателя из его медицинской практики, «...я врач и занимаюсь медициной... Не могу я ручаться за то, что завтра меня не оторвут на целый день от стола...» — писал оп

A. С. Суворину 21 февраля 1886 г. в ответ на предложение сотрудничать в газете «Новое время». Действительно, живя в Воскресенске, Звенигороде и даже уже в Мелихове, Чехов не только принимал больных, но часто вынужден был выезжать на судебно-медицинскую экспертизу.

В образе сотского Лошаднна выведено реальное лицо: «сотский, или, как он сам называл себя, «цоцкай», который «то и дело... приходил то с той, то с другой казенной бумагой» К Чехову, когда тот сотрудничал в Серпуховском земстве. Сотский «служил при Бавыкинском волостном правлении, к которому в административном отношении принадлежало Мелихово... Это был необыкновенный человек; он «ходил» ужо тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы» («Вокруг Чехова», с. 267).

Широкой публике рассказ понравился. «О тебе говорит вся Москва. Последний твой рассказ в «Неделе» удивительно хорош!» — писала брату М. П. Чехова 30 января.

А 24 января И. И. Горбунов-Посадов сообщил Чехову о чтении Л. Н. Толстым рассказа вслух: «В «По делам службы» Лев Николаевич чудесно читал «цоцкого». Как живой был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum-mobiTa. Вся тщета, бессмыслица распорядительства кабинетных бар над деревнею так ярко выступает. А метели-зимы как хорошо изображение».

Стр.297. «Бразды пушистые взрывая...» — строка из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» (2 строфа 5 главы).

Стр. 298—299. ...дуэт из «Пиковой дамы».— Дуэт Лизы и Полины («Уж вечер... облаков померкнули края...») на слова элегии «Вечер» (1806)

B. А. Жуковского из оперы «Пиковая дама» (1890) П. И. Чайковского.

Душечка (стр. 302).— По настоятельной просьбе Н. Е. Эфроса рассказ отдан писателем в новый тогда журнал «Семья», где он и напечатан в январском номере за 1899 г.

Рассказ был высоко ценим И. А. Буниным (ЛН, с. 677) и Л. Н. Толстым. Толстой особенно любил «Душечку». Вскоре после появления рассказа в печати И. И. Горбунов-Посадов писал Чехову о том, как Лев Николаевич «чудесно, с увлечением» читал «Душечку» и был «в восторге от нее. Он все говорит, что это перл, что Чехов — это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлечением» (24 января 1899 г.). Чехов был растроган: «Когда писал «Душечку», то никак не думал, что ее будет читать Лев Николаевич, — отвечает он Горбунову-Посадову.— Спасибо Вам; Ваши строки о Льве Николаевиче я читал с истинным наслаждением» (27 января). «Ваша «Душечка» — прелесть! Отец ее читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи», — писала Чехову и дочь Толстого, Т. Л. Толстая (30 марта). Вспоминает об отношении Толстого к рассказу писательница Л. И. Веселитская (Микулич): «Он восхищается «Душечкой», — и особенно телеграммой со словом «сючала». Лев Николаевич много раз повторяет это «сючала», прибавляя: «Как он это схватил удачно. Как вы думаете: какое это слово':'..» (В. М и кули ч. Встречи с писателями. Л., 11129, с. 130). Среди многочисленных высказываний Толстого о «Душечке» любопытно еще одно, записанное М. Горьким: «Это — как бы кружево, сплетенное целомудренной девушкой; были в старину такие девушки-кружевницы, «вековуши», они всю жизнь свою, все мечты о счастье влагали в узор. Мечтали узорами о самом милом, всю неясную, чистую любовь свою вплетали в кружево.— Толстой говорил очень волнуясь, со слезами на глазах» («Чехов в восп.» с. 510).

Однако Толстой расходился с Чеховым в восприятии образа «Душечки» и ценил в нем не то, что хотел выразить автор. Помещая рассказ в составленный им в 1906 г. сборник «Круг чтения», он сопроводил его послесловием, в котором дает свое объяснение рассказу. По его мнению, Чехов иод влиянием модных идей хотел посмеяться над «жалкой» «Душечкой», хотел «проклясть слабую, покоряющуюся, преданную мужчине, неразвитую женщину... но бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда останется образцом того, чем может быть женщина для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем ее сводит судьба». Сообразуясь с этими взглядами, Толстой выбросил в тексте рассказа некоторые снижающие образ штрихи в характеристиках Ольги Семеновны и Кукина.

В. И. Ленин воспользовался образом «Душечки» в заметке «Социал-демократическая душечка» (В|. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. И, с. 281).

Стр. 304. «Фауст наизнанку» — в русской постановке так назывался «Маленький Фауст», опера Ф. Эрве (1869).

«Орфей в аду» (1858) — оперетта французского композитора Ж. Оффенбаха.

Стр. 308. ...платье с плерезами...— то есть с траурными белыми нашивками.

Дама с собачкой (стр. 312).— Рассказ был опубликован в декабрьской книжке журнала «Русская мысль» за 1899 г.

В скором времени художница М. Т. Дроздова известила Чехова: «Выл Левитан. Много говорили о Вас. Он все говорил: «Черт возьми, как хорошо Антоний написал «Даму с собачкой». Восхищался рассказом М. Горький (начало января 1900 г.): «Читал «Даму» вашу... никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа — все кажется грубым, написанным но пером, а точно ноле-ном... Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — черт бы ее побрал!» («Горький и Чехов», с. 61—62).

Л. Н. Толстой отнесся к рассказу неодобрительно: «Читал «Даму с собачкой» Чехова, — записал он в дневнике 16 января 1900 г.— Это все Ничше. Люди, не выработавшие в себе ясного миросозерцания, разделяющего добро и зло. Прежде робели, искали; теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т. е. почти животные» (Толсто й, т. 54, с. 9).

В рассказе отражены многие ялтинские впечатления писателя, в частности — сам образ «дамы с собачкой», Е. Э. Подгородниковой, умершей в Ялте от туберкулеза. Это она гуляла с собачкой но Ялте. Правда, Подгород-никова «не была лично знакома» с Чеховым и прототипом «дамы с собачкой» «вряд ли могла служить... думаю, что дело ограничилось одним названием... Антон Павлович не мог знать интимной жизни Елены Эдуардовны...», — сообщала на запрос М. П. Чеховой Е. Л. Токарева, близко знавшая семью Подгородниковой. В «Даме с собачкой» сказались также личные воспоминания и настроения Чехова в связи с приездом в Ялту О. Л. Книппер летом 1899 г. «Яркие, незабываемые впечатления от встреч, от поездок на Ай-Петри, в Бахчисарай и, возможно, в Ореанду, — отклик всего этого не трудно уловить в «Даме с собачкой». Но есть тут след и других переживаний — чувства одиночества, горьких размышлений о том, что им с Ольгой Леонардовной, как бы ни сложились дальше их отношения, суждено жить врозь» (Г. Бердников. «Дама с собачкой» А. П. Чехова. Л., «Художественная литература», 1976, с. 36).

Стр. 321. «Гейша» (1896) — оперетта английского композитора Сиднея Джонса.

В овраге (стр. 326). — «Пишу большую повесть, скоро кончу...» — сообщает Чехов сестре 14 ноября 1899 г. о работе над повестью «В овраге». А 19 ноября уведомляет редактора журнала «Жизнь» В. А. Поссе: «...я нишу повесть для «Жизни», и готова она будет скоро, должно быть, ко 2-й половин» декабря. В ней всего листа три, но тьма действующих лиц, толкотня, тесно очень — и приходится много возиться, чтобы эта толкотня не чувствовалась резко». 20 декабря повесть была отправлена в журнал, и в № 1 за 1900 г.— напечатана.

Появление Чехова в журнале «Жизнь» — весьма знаменательное событие в его биографии. В конце 90-х гг. «Жизнь» становится серьезным органом подцензурной марксистской печати. В журнале — отличный беллетристический отдел, во главе которого — М. Горький. В эти годы Чехов все ближе сходится с «буревестником» революции. В журнале печатался В. И. Ленин. В топ же книжке журнала, где шла чеховская повесть, была напечатана и статья В. И. Ленина «Капитализм в сельском хозяйстве». Повесть, правдиво и сурово рассказавшая о русской деревне, о ее капитализации, как бы художественно дополняла ленинскую статью.

В основу повести положен случай, о котором Чехов узнал на Сахалине, «а место действия — близ Мелихова» («А. Чехов и сюжеты», с. 146). «Я описываю тут жизнь, какая встречается в средних губерниях, я ее больше знаю, — рассказывал Чехов ялтинскому учителю С. Н. Щукину.— И купцы Хрыми-ны есть в действительности. Только на самом деле они еще хуже. Их дети с восьми лет начинают пить водку и с детских же лет развратничают; они заразили сифилисом всю округу. Я не говорю об этом в повести... потому что говорить об этом считаю нехудожественным... то, что мальчика Липы обварили кипятком, это не исключительный случай, земские врачи нередко встречают такие случаи» («Чехов в восп.», с. 464). И. А. Бунин поведал однажды Чехову о сельском дьяконе, который «до крупинки съел как-то, на именинах... фунта два икры. Этой историей он начал свою повесть «В овраге», — вспоминает Бунин (там ж е, с. 526).

Отзывы были единодушный восторженны. М. П. Чехова писала 23 февраля 1900 г. брату: «По-моему, ты еще никогда так хорошо не писал, положительно не к чему придраться. Все ходят с большими глазами и говорят — вы читали?..» Известный юрист и писатель А. Ф. Кони в письме Чехову назвал повесть одним «из глубочайших произведений русской литературы».

Для М. Горького «В овраге» явилось откровением, он увидел, как в повести «что-то бодрое н обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни» (В. А. П осе е. Мой жизненный путь. М.—Л., 1929, с. 155). С удовольствием передал он Чехову хвалебный отзыв Л. Н. Толстого (февраль 1900 г.— «Горький и Чехов», с. 68) и рассказал, как читал повесть мужикам на Полтавщипс: «Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — черт знает до чего! Так что один мужик... даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит «велика матушка Россия». Да, славно все это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики — п старого Цыбукииа, и Аксинью, всех! Чудесный вы человек, Антон Павлович, и огромный вы талантище» (июль 1900 г.— там ж е, с. 75). Сам М. Горький, сразу по выходе повести в свет, написал статью «По поводу нового рассказа А. П. Чехова «В овраге» («Нижегородский листок», 1900, Л» 29, 30 января), в которой дал настоящий бой буржуазной критике, настойчиво проводившей мысль о литературной и общественной незначительности Чехова. Прежде всего Горький подчеркнул главнейшую особенность чеховского творчества: «В рассказах Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя...» Полемизируя с теми, кто упрекал писателя в отсутствии мировоззрения, Горький писал: «У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание, — он овладел своим представлением жизни... Он освещает ее скуку, ее нелепости, ее стремления, весь ее хаос с высшей точки зрения. И хотя эта точка зрения неуловима, но поддается определению — быть может, потому, что высока, — по она всегда чувствовалась в его рассказах и все ярче пробивается в них». Наконец, вопреки хору писак, упорно величавшему Чехова «певцом сумерек» и «хмурых людей», Горький громко заявил об оптимистическом звучании его творчества: «...каждый новый рассказ Чехова все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни... В новом рассказе, трагическом, мрачном до ужаса, эта нота звучит сильнее, чем раньше...» (там ж е, с. 121 —126). Чехов был глубоко тронут статьей Горького и 15 февраля писал ему: «...Ваш фельетон в «Нижегородском листке» был бальзамом для моей души».

Архиерей (стр. 357).— Сюжет «Архиерея» занимал писателя очень долго, в чем он сам признавался О. Л. Книппер 16 марта 1901 г.: «Пишу теперь рассказ под названием «Архиерей» на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать». Обещан был рассказ В. С. Миролюбову («Журнал для всех») еще 6 декабря 1899 г. («Я пришлю Вам рассказ «Архиерей»). Однако работа над ним двигалась медленно и трудно, с большими перерывами. За это время была завершена повесть «В овраге», написаны «Три сестры»... Лишь в феврале 1902 г. «Архиерей» был закончен и отослан в редакцию «Журнала для всех». При этом Чехов очень опасался, как бы рассказ не испортила цензура: «Цензуре не уступаю ни одного слова, имейте сие в виду. Если цензура выбросит хоть слово, то рассказ возвратите мне...» Каковы были цензурные изъятия и искажения, неизвестно, но, очевидно, немалые, потому что Чехов начал даже хлопотать, «чтобы сей рассказ не печатался, так как цензура сильно его попортила» (О. Л. Книппер, 8 марта). В. С. Миролюбову в тот же день он напоминал: «...я еще раз прошу: если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте... И так уж для цензуры я много выкинул п сокращал, когда писал».

Работе над рассказом очень мешала болезнь писателя: «...я нездоров, или не совсем здоров... и писать не могу. У меня было кровохарканье, теперь слабость...» «Рассказ давно кончил, но переписывать его было трудновато; все нездоровится... Нездоровится, хоть плюнь» (В. С. Миролюбову, 17 декабря 1901 г., 20 февраля 1902 г.). Врач по специальности, Чехов отлично понимал свое положение. Еще в Ницце (зима 1897/98 г.) он говорил писателю Вас. Немировичу-Данченко: «Мы все приговоренные... И ведь знаете... Так жить хочется! Что бы написать большое-большое? К чему-то крупному тянет, как пьяницу на водку... А в ушах загодя — «вечная память». Иной раз мио кажется, все люди слепы. Видят вдали и по сторонам, а рядом, локоть о локоть, смерть, и ее никто но замечает или не хочет заметить...» («Чех. сб.», с. 399). Образ больного архиерея Чехов как бы пропустил через свою проникновенную, неутолимую и светлую печаль и создал рассказ необычайно правдивый, поэтичный и трагически сильный.

Вложив в образ архиерея очень много личного — своих переживаний, настроений, мыслей, введя в рассказ отдельные детали и приметы личного быта, Чехов, пожалуй, является основным прототипом героя рассказа. Из современников это заметил, кажется, один И. А. Бунин, о чем сообщал Б. К. Зайцеву: «В «Архиерее» он слил черты одного таврического архиерея со своими собственными, а для матери взял Евгению Яковлевну» (Борис Зайцев. Чехов. Литературная биография. Нью-Йорк, 1954, с. 257). Другие мемуаристы в качестве прототипа архиерея тоже называют Михаила Грибановского, таврического епископа. Чехов не был с ним знаком. Но однажды увидел его фотографию, и лицо епископа, «очень умное, одухотворенное, изможденное и с печальным, страдальческим выражением», поразило писателя. Мысль о покойном Грибаповском вдохновила Чехова на создание, в частности, сцены всеобщего плача в рассказе, о чем пишет С. Н. Щукин («Чехов в восп.», с. 465 — 466). М. П. Чехов вспоминает о московском знакомом семьи Чеховых Степане Алексеевиче П., который, кончив курс в университете, постригся в монахи, приняв имя Сергий, и сделал очень быстро духовную карьеру («А. Чехов и сюжеты», с. 46 — 47). Возможно, что какими-то своими чертами отец Сергий тоже послужил писателю прообразом архиерея. М. П. Чехов указывает и прототип отца Сисоя — иеромонаха Анания из монастыря Давидова Пустынь близ Мелихова, «он именно и сказал фразу о том, что «японцы — все одно, что черногорцы» (т а м ж о, с. 43). А. И. Куприн пишет, что «выражение «не ндравится мне это», перешедшее так быстро из «Архиерея» в обиход широкой публики, было им (Чеховым. — В. П.) почерпнуто от одного мрачного бродяги полупьяницы, полупомешанного, полупророка» («Чехов в восп.», с. 559).

И. А. Бунин считал, что «Архиерей» написан... изумительно. Только тот, кто занимается сам литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения» (ЛН, с. 406). И с досадой замечал: «Его «Архиерей» прошел незамеченным...» (Л Н, с. 667). 14 октября 1902 г. В. С. Миролюбов сообщил Чехову: «...Был в Ясной Поляне, старик... хвалит «Архиерея» и расспрашивал о вас».

Невеста (стр. 370).— «Невеста» — последний рассказ Чехова.

По свидетельству М- Горького, еще во время работы над «Архиереем» Чехов говорил: «Чувствую, что теперь нужно писать но так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного» («Горький и Чехов», с. 150). Писатель С. Я. Елпатьевский вспоминает, что в начало 900-х гг. Чехов «весь ушел в политику», и, ранее «скептически настроенный», он теперь «стал верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому, светлому, радостному...» («Чехов в восп.», с. 579). Необычайно важна короткая запись В. Л. Книппера (брата О. Л. Книппер) о последней встрече его с Чеховым весной 1904 г., совсем незадолго до смерти писателя: разговор шел о русско-японской войне; «...когда я выразил надежду на победу русских войск, то отлично помню, как... Антон Павлович, волнуясь, снял пенсне и своим низким голосом веско мне ответил: «Володя, никогда не говорите так, вы, очевидно, не подумали. Ведь наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнета, в котором мы задыхаемся. Эта победа остановила бы надвигающуюся революцию. Неужели вы этого хотите?» Я был сражен и уехал пристыженный, глубоко задумавшись над этими словами и тем волнением и силой, с которыми они были сказаны Антоном Павловичем» («Литературное наследство», т. 87. М., «Наука», 1977, с. 302). Разговор этот лишний раз подтверждает политическую зрелость Чехова в преддверии революции 1905 г. Именно в таком душевном настрое он создавал свой последний рассказ, в котором сделал попытку вывести новых людей, молодежь, причастную к революционным событиям. «Пишу рассказ для «Журнала для всех» на старинный манер, на манер семидесятых годов», — сообщает он 26 января 1903 г. О. Л. Книппер-Чеховой.

Работа над рассказом началась в октябре 1902 г. 20 октября Чехов ужо смог сообщить В. С. Миролюбову его название: «...если Вам так нужно название рассказа, которое можно потом и изменить, то вот оно: «Невеста». Однако в основном рассказ создавался в декабре. «За работу я уже сел, пишу рассказ» (О. Л. Книппер, 6 декабря), работал с подъемом, «был в ударе» (О. Л. Книппер, 19 декабря), но болезнь опять отвлекает его от трудов. «У меня был плеврит... С болезнью возился все праздники, ничего не делал, и теперь все, что начал, придется начинать снова и начинать с досадой... Мне нужно кончить рассказ... для «Журнала для всех», куда я обещал очень давно. Плохим я стал работником, говоря в скобках», — писал он Ф. Д. Батюшкову 11 января 1903 г. Во второй половине января Чехов снова принялся за «Невесту», но работалось трудно: «Пишу рассказ, но медленно, через час по столовой ложке...», «Пишу по 6 — 7 строчек в день, больше не могу, хоть убей» (О. Л. Книппер, 30 января и 5 февраля). Беспокоит его цензура: «...«Невесту» пишу, рассчитываю кончить к 20 февраля... Только вот одно: как бы моей «Невесте» не досталось от г. г. женихов, блюдущих чистоту Вашего журнала!» (В. С. Миролюбову, 9 февраля 1903 г.). 27 февраля рассказ был отправлен Миролюбову. «Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю», — писал при этом Чехов.

Когда в апреле 1903 г. у Чехова была на руках вторая корректура рассказа, он дал ее прочесть М. Горькому и В. В. Вересаеву. Как веноминает Вересаев, 20 апреля у него с Чеховым состоялся разговор о «Невесте»:

«Антон Павлович спросил:

— Ну, что, как вам рассказ?

Я помялся, но решил высказаться откровенно:

— Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.

Глаза его взглянули с суровою настороженностью.

— Туда разные бывают пути» («Чехов в восп.», с. 675).

Однако через полтора месяца Вересаев получил от Чехова письмо (от 5 июня): «Рассказ «Невесту» искромсал и переделал в корректуре». Художник предельно честный, Чехов и в малейшей степени не хотел погрешить против правды. Но, хотя он и снял прямые намеки на связь героев рассказа с революционным движением, эта правка не изменила ни смысла рассказа, ни его оптимистического звучания.