Карнавальная эстетика в «Поэме без героя» (Ахматова Анна)

В этом смысле Ахматова создает амбивалентный текст, рассчитанный на вариативное прочтение.

«Поэму без героя» Анна Ахматова создавала в течение двадцати двух лет, закончила работу в 1962 году, но до 1965 года поэтесса вносила дополнения.

В России, как отмечает Адам Поморский, данный персонаж напоминает уличную куклу Петрушку, поэтому «имя не является почетным». Во второй части, «Решке», идет обсуждение на тему жанра и мотивов первой, а завершает поэму лирический эпилог. Любовная драма с трагической развязкой, как отмечает Л. Г. Кихней, «разворачивается на фоне маскарада», участниками которого становятся «юноша-самоубийца, красавица-актриса и знаменитый поэт». Их прототипами являются Всеволод Князев, подруга Анны Ахматовой Ольга Глебова-Судейкина и Александр Блок. Всеволод Князев, двадцатидвухлетний гусар, покончил жизнь самоубийством в 1913 году по романтическим причинам.

Ахматова отражает в поэме творчество Михаила Кузмина, от «Сетей» до поэмы «Форель разбивает лёд».

Он одним из первых стал увлекаться карнавальной эстетикой, М. Бахтин только через несколько десятков лет написал правила карнавальности. Также можно проследить влияние пьес Юрия Беляева «Путаница, или 1840 год» и «Псиша», в которых играла главная героиня поэмы Ольга Глебова-Судейкина: «Ты ли, Путаница-Психея».

В поэме присутствуют отсылки к мировым карнавальным традициям — римскому карнавалу, венецианскому карнавалу, к версальским карнавальным традициям эпохи Людовика XIV. Ахматова включает в текст театральную атрибутику, обращается к феномену маски, использует сценические эффекты: «Крик: «Героя на авансцену!». Театральный хронотоп позволяет осуществлять «путешествия во времени», стираются различия во времени, происходит наложение крупного и дальнего плана друг на друга. Отсюда мы видим обращение к разным жанровым формам помимо комедии дель арте — трагедия, балет, опера, драма. Мы замечаем их в реминисценциях, прямых отсылках к шекспировским Гамлету и Банко, гетевским Фаусту и Мефистофелю. Ахматова обращается к более поздним оперным, балетным и драматургическим традициям — «Дон Жуан» Моцарта и Мольера, «Каменный гость» Пушкина, «Саломея» Оскара Уайльда и одноименная опера Штрауса по этой драме. В пьесе важен мотив возмездия, к нему отсылает образ Дон Жуана, мотив танца и пляски, он связан с пьесой Уайльда, в которой Саломея смертельно мстит Иоканаану. Ахматова обращается к теме возмездия еще в «Реквиеме»: «Показать бы тебе, насмешнице». Мотив мести восходит к карнавальному святочному архетипу, суть его — вторжение прошлого в будущего, мертвого в мир живых. Образы Пьеро и Коломбины восходят к балету Р. Шумана «Карнавал», она была поставлена М. Фокиным в 1910 году в Петербурге. Помимо этого мы видим отсылки к известным именам петербургской театральной жизни - Шаляпину, Анне Павловой, Ольге Глебовой-Судейкиной (Козлоногой, Путаницы).

В поэме неоднократно упоминаются Святки, обряд ряжения. Тени из 1913 года являются «под видом ряженых». Как пишет Л. Г. Кихней: «празднование Святок на Руси представляло собой смешение языческих и христианских обычаев».

В «Прозе о Поэме» Ахматова говорит о прототипах карнавального шествия, люди искусства, относящиеся к Серебряному веку, часто играют определенные роли. Ахматова использует карнавальную инверсию — то, что раньше было маской и костюмом становится жизнью, а жизнь — нарядом.

Как было сказано выше, философия карнавала была разработана М. М. Бахтиным, для Ахматовой карнавал — не праздник жизни, а праздник смерти. Связано это с тем, что святочное ряжение считалось делом греховным. Для Ахматовой карнавальные образы — знаки демонического мира. В ремарке поэтесса упоминает «бесовской карнавал», она отсылает нас к гетевскому Брокену, где разворачивалось действие Вальпургиевой ночи в трагедии «Фауст». Новогодняя фантасмагория уходит корнями в балладное прошлое. В русской литературе двадцатых годов дьявольское наваждение не было редким литературным мотивом, к нему также обращался М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». С этим произведением Ахматова по сохранившимся мемуарам познакомилась в 1933 году. Карнавальный хронотоп объединяет ряд театральных мотивов, соединяет мировые сюжеты и традиции с культурой Серебряного века.

Вторая часть поэмы, «Решка», является обратной стороной карнавала Серебряного века. В ней присутствует развязка личных драм и завязывается общенародная трагедия. В «Решке» есть отсылки к античной драме: «Скоро мне нужна будет лира, но Софокла уже, не Шекспира». Феномен маски в «Решке» связан с поиском собственной действительности.

Отдельно хочется сказать о месте действия в поэме, потому что оно напрямую отправляет к карнавальной эстетике. Например: «Так под кровлей Фонтанного дома, где вечерняя бродит истома», — в Фонтанном доме проходили «машкерады» П. Б. Шереметева, также существовал крепостной театр, в котором крестьяне играли актёров, играющих сценические роли. Пространство поэмы оказывается зазеркаленным, карнавальное шествие переносится в «белый зеркальный зал» где «среди таинственных зеркал, за которыми когда-то прятался и подслушивал Павел I, оказались неприглашенными ряженые 1941 г». Образ карнавала отражает современную Ахматовой кабаретную культуру Петербурга 1910-х годов. Демонический и блистательный карнавал является одним из проявлений темной стороны Петербурга.

С ней связаны имена-маски — Алладин — Сомов, Антиной, Аббат — Кузмин.

Карнавализация жизни стирает грань между добром и злом, вымыслом и реальностью, искусством и жизнью, тем самым приводит к трагическим последствиям. Карнавальный хронотоп реализуется не только на уровне темы, но и на уровне образно-семиотического кода.