М. Кузмин «Декабрь морозит в небе розовом...» (Анализ стихотворения, стиха)

Творчество М. Кузмина занимает не последнее место в формировании индивидуальной поэтики ряда авторов Серебряного века: к примеру, Вяч. Иванов утверждает, что «метры Кузмина были не только для поздней Ахматовой, но и для других поэтов этого времени источником постоянных новшеств». Сам Кузмин не относил себя ни к одному из литературных течений — неутихающая внутренняя борьба не позволяла ему принять какой-либо коллективной художественной установки.

Вместо этого он экспериментировал, пытался поместить свой (впрочем, характерный и для современников) душевный хаос в форму стиха, лишённую рифмы и ритма, проще говоря — в верлибр. В данном контексте «Декабрь морозит в небе розовым» можно назвать произведением, где намечается авторский переход к новым способам самовыражения: формальные признаки стихотворения сохраняются, однако окончания строк иногда совпадают не то чтобы точно (розовом-Берёзове, руки-башмаки), ямб из четырёхстопного постоянно перетекает в пятистопный и наоборот, — чувствуется, что лирический герой медленно сходит с ума.

Композиционно предложенный текст делится на две части. До пятого катрена («Но если ангел скорбно склонится...») элегическое размышление о «ссылке» является как бы общим (авторский голос лишь формулирует и озвучивает его), но впоследствии всё перемешивается с интимными переживаниями героя («Пусть упадёт меня водившая звезда», «О, бедная моя любовь!»). С первых строк положение эфемерно-реальных «нас» сравнивается с судьбой князя Меншикова, которого Пётр I сослал в Берёзово, таким образом ознаменовав конец эпохи интриг и самовластий. На знаменитой картине В. Сурикова Меншиков изображён как выходец из народа — очевидно, что после подобного заточения князь, увы, неспособен вернуться к прежнему образу жизни. Тем не менее, лирический герой кузминского текста, понимая всю «нашу» обречённость, отчаянно хочет верить в возрождение прежней России («Нет, только в ссылке мы...»).

Мотив внутренней эмиграции в стихотворении реализуется на нескольких уровнях. Первый — это, конечно, метафизированное пространство дома: нетопленное безжизненное помещение противопоставляется «заоконной природе» — в частности, розовому небу, которое символизирует жизненный закат. Герой молит Архангела не только о добром состоянии духа, но и о «неизменном небосклоне» — идеале, помогающем человеку находиться в состоянии постоянном поиске себя. Примечательно, что если ангел признает общую «ссылку» безвозвратной («Это навсегда!»), лирическое «я» отвернётся от своей путеводной звезды, богоискательство примет другой вид. Оппозиция «верх-низ», раузмеется, предполагает антитезу социально-бытового и духовного, однако в данном случае она также является сюжетообразующим элементом: авторский взгляд, скользящий по дому, фиксирует разлагающуюся реальность и вместе с тем осознаёт, что единственная сила, которая может вытащить героя из всепоглощающего небытия, — есть любовь. Не пылкая, а нежная, смиренная. Это озарение словно возвращает утраченную жизнь в мир произведения («Не холоден минутный дом», «Родная согревает кровь»), интонация изменяется: от первого сравнения «нас» с Меншиковым веет безысходностью и неопределённостью («И ждём чего?»), в конце же стихотворения, оказавшегося закольцованным, появляется надежда на помощь библейского характера (минутное чувство не в силах заменить «христианского проекта», хотя стоит понимать, что сохранять верность религии в условиях глобального перелома крайне сложно). Лирический герой находится на грани между эскапизмом и верой в существование божьего замысла (повтор «Нет, только в ссылке мы» заставляет усомниться в действительности происходящего). Остаётся неясным, что произошло с любовью — эпитет «бедная» намекает на её физическую гибель («Струями нежными, не пылкими...»), однако метаморфозы с кровью можно трактовать как процессы эмоционально-физиологические («Окрашивает щёки розово», очевидно, перекликается с угасающим закатом вначале текста). Так или иначе, стихотворение носит характер исключительно декадентский, правда, с одной важной деталью — ожиданием знаков свыше. Кузмин сумел передать ощущение совершенной потерянности человека, апофеоз подобных настроений будет воссоздан несколько позднее в знаменитой пьесе С. Беккета «В ожидании Годо».

Второй уровень, на котором зиждется мотив эмиграции в себя, — исторический. Во-первых, сравнение «нас» с Меншиковым подтверждает мою догадку о неустроенности внутреннего мира лирического героя, скрывающегося какое-то время под маской интеллигенции. Пётр I — «первый большевик», по выражению

М. Волошина, — устраивал в стране новые многовековые порядки. С похожим посылом раннесоветское искусство авангарда противостояло «эгоцентричной» буржуазной культуре, к которой отчасти можно отнести и Кузмина и которая в предложенном тексте существует вдалеке от «реальной истории». В этом, наверное, можно разглядеть идею избранничества («о наших страданиях напишут великие произведения»), но очевидно, такие «избранники» ничего не решают, у них нет миссии – ни социальной, ни божественной. Во-вторых, если посмотреть на дату написания стихотворения (декабрь 1920 года), то становится ясным: ждать спасения не от кого, Врангель исчез, остались только «мы» со своими «сладостно млеющими огнями», растворяющиеся в текуче-застойном времени («Тупые протекают дни»), которое заставляет разочароваться в, казалось бы, непоколебимых человеческих ориентирах.