Близость и понятность языка современной литературы — это истина или миф? (Школьные сочинения)

«...Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны.

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны…»

Давид Самойлов, «Слова»

Каждый раз, когда я бывала в каком-нибудь «Читай городе», я всегда следовала строго заданному маршруту. Мне были известны все извилины книжных нагромождений, так что некоторые из них, наконец, начинали словно таять, исчезать из поля зрения вовсе. Они априори ассоциировались у меня с прямым ущербом так называемой образованности, и я редко обращалась к ним, как к скоропортящемуся продукту или той ненужной вещи, в которой мы никогда не выйдем на улицу, хоть она и пылится в шкафу, не ношенная. Так, до некоторого времени я и не подозревала об их существовании.

Надпись на стенде — «Современная художественная литература» — сама по себе всегда отталкивала и, что уж тут, отдавала некой дешевизной. Какая литература? Да ещё и в современности? Что сейчас может тягаться с мировой классикой? Куда уж там…

Каким образом в моем представлении современного книжного мира укоренился паразитирующий стереотип о деградации литературы в двадцать первом столетии — риторический вопрос.

А, впрочем, его должен задавать себе всякий, кто взваливает на современную литературу слишком многое, будучи в абсолютном неведении.

Несколько лет назад я все же свернула к той почти исчезнувшей полке, хотя и не без свойственного в таких ситуациях скепсиса. Как в незнакомом городе или в гостях, я рассматривала корешки книг. Обстановка этого мира показалась странной, неправильной – такое ощущение возникнет у всякого, кто окажется в чужом быту, увидит по-новому расставленную мебель или развешенные картины. В попытке пробежаться по нескольким страницам я споткнулась о простой язык, но одновременно такой непонятный… Тогда я положила её обратно и не возвращалась к полке долгое время. Это был Виктор Пелевин.

Литература — явление темпоральное. Она напрямую зависит от временного аспекта. Поэтому стоит ли удивляться, что в наш век язык сводится к редукции, а некоторые «сказки» напоминают посты в Instagram? Читатель зевает перед сложными и «непонятными» извилинами предложений, которые то и дело «уклоняются» от сюжетной линии. Язык упрощается — и я ни в коем случае не хочу сказать, что он напрямую зависит от аудитории.

Зачем современному молодому читателю какие-то философемы и «непростой» слог, если есть лаконичный и понятный пост в социальной сети? И, казалось бы, литература сейчас становится изоморфна именно такого рода пабликам, если бы не одно — её разнородность.

«…Мне удалось заснуть, а он вел машину всю ночь — всё дальше и дальше от этого ужасного места, в котором я провел первые тринадцать лет своей жизни. Никогда я не спал так крепко, а проснувшись, немного испугался. Но, прокрутив в голове события прошлого вечера, я улыбнулся. Джек взглянул на меня и молча кивнул…» (А. Полярный, «Мятная сказка»). Просто? И близко? А ведь самое главное — понятно! Не нужно ковыряться в строчках, раскрывать, как книгу за книгой. Картина представляется четкая и без прелюдий, лишних деталей, которые бы сбили с толку нашего молодого читателя. Зато какой тонкой нитью протянута трагичность сюжета через всю «сказку». И в то же время как трагически прост язык в этом квазилитературном произведении.

Да, Антон Павлович Чехов говорил как-то о краткости как о сестре таланта. И, полагаю, сказал он это с несколько иным посылом…Но ведь не стоит же забывать о «золотой» середине.

То, что язык сказки понятен молодому читателю (если не ему единственному), не вызывает сомнения хотя бы потому, что не содержит каких бы то ни было сложных нагромождений из художественных приемов, а идея не нуждается в её читательском поиске. «Постараюсь быть кратким», — сразу как бы обозначает свою цель автор.

Однако если подняться полкой выше — выше книг с кричащими пластмассовыми вывесками типа «бестселлер», хоть и кряхтя и не довольствуясь заданной высотой, можно отыскать нечто куда более глубинное по своей интертекстуальности. Например, проглотить горькую «Ложку сахара» Романа Сенчина.

«Чайник вскипел. Сковородка пуста. Он заваривает свежего, крепкого чая, чтобы взбодриться, разогнать усталость. Берет сахарницу. В ней осталось совсем на дне, а маме надо во время приступа обязательно сладкого. Ладно, ложку положить можно, не так горько будет…».

Одна единственна деталь — ложка сахара, оставшаяся на самом дне — эстетична и отчетлива, она определяет всю квинтэссенцию рассказа. По своему обыкновению, Сенчин лаконичен и краток, но язык его не теряет своей метафоричности. Иной наблюдательный читатель конечно, разглядит в рассказе аллюзии к «Золушке». Однако это ли ему нужно? Ведь текст понятен и может показаться близким по своему психологизму некоторым из молодых читателей — много ли надо ещё?

Тогда я тянусь снова за уже известным мне сборником рассказов в надежде по привычке отыскать ту самую «сложность» повествования и нахожу: «Из одной крайности я бросился в другую. Убедившись, что загадочность её зеленоватых глаз — явление чисто оптическое, я решил, что знаю про неё всё <…> Но вскоре я почувствовал, что она тяготится замкнутостью нашей жизни, становится нервной и обидчивой»

(В. Пелевин, «Ника»).

Этот рассказ Пелевина – одновременно история любви двух чуть ли не диаметрально противоположных по своей сущности героев и вызов толстовскому образу «недостойных» своих возлюбленных. Романтизм и окончательно вычерченная точка над «i» может, конечно, показаться и близким, и понятным нашему молодому читателю, если бы не…Параллель с классикой и как бы дискутирующий с ней автор, символы которого рискуют так и остаться загадками.

Здесь за кажущейся простотой языка мы обнаруживаем многообразный мир аллюзий (к «Войне и миру» или даже «Асе», например) и ассоциаций, поэтому говорить, что современный язык излишне прост или понятен молодому читателю — абсурдно. И в равной степени рассматривать исключительно неудачные выдержки из книг — узко.

Современная литература богата интертекстом и всяческими попытками «возродить» классику или хотя бы интерпретировать ее на современный лад (достаточно вспомнить «Куда впадает речка Морковка» Етоева). Она страдает от простоты изложения, а часто — прямолинейности. Однако не пора ли избавиться от мифа «чем проще, тем лучше», приписываемого литературе?

Современная литература близка и не может быть не понятна молодому читателю, как явление больше имманентное, вытекающее из истории человека и напрямую от нее зависящее. Да и стала бы читаться написанная на «неблизком» и «непонятном» языке литература? Сомневаюсь.

И, знаете, теперь тот стенд, который я отчаянно избегала когда-то, стал одним из самых посещаемых мною. Я все так же не сгибаюсь над «самыми продаваемыми книгами», но с жадным интересом выискиваю глазами фамилию, скажем, «Пелевин» или «Толстая».

И, перелистывая одну за другой страницу, я не перестаю натыкаться на всё тот же по-детски простоватый язык. Молодому читателю он предельно ясен и близок, напичканный сленгом или разговорной речью. Очевидно и то, что он нуждается в девастации этой «понятности». Но так же очевидно следующее: понятность языка современной литературы молодому читателю — иллюзия, миф, от которого неоправданно страдают многие «диковины» нашей литературы.

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.