Единственное письмо (Сочинение на свободную тему)

Когда я был маленьким, мы всей семьёй ездили навещать прабабушку на несколько дней, не больше. Прабабушка Аня жила в деревне, в небольшом деревянном доме с печкой и огромной старой березой у крыльца. Я помню палисад за низеньким забором. Он всегда зарастал высокой травой, колючками и крапивой. Старенькая баба Аня иногда пыталась привести палисад — как говорила моя мама — в божеский вид. Но сорняки неизменно побеждали.

А ещё прабабушка пекла пироги, самые вкусные на свете. В большой печи. На углях, в квадратном закопчённом противне. Пышные, румяные пироги, один к одному, с вкусной начинкой из вишнёвого повидла, тёртых лесных орехов и липового меда.

А ещё…

А ещё прабабушка долгими вечерами рассказывала нам о войне. О Войне. О ВОЙНЕ. И о том, как погиб мой прадед.

Иногда нас собиралось в крохотной комнатке у печки человек десять.

Особенно тогда, когда приезжали другие родственники (у прабабушки было много детей) или к соседям наведывались внуки шумной оравой.

Прабабушка садилась на скрипучую железную кровать с сеткой, аккуратно подтыкала покрывало под матрац, доставала потертый черный офицерский планшет, твёрдый, кожаный, весь побитый временем. И… Очень бережно отстёгивала застежку.

Мы следили за её сморщенными, крючковатыми пальцами с замиранием сердца, аж мурашки бежали по спине.

Прабабушка сначала доставала желтую фотокарточку прадеда — Ивана Петровича Ракитина. Высокий, хмурый, он в одних полотняных штанах стоял посреди поля, прижимая к себе левой рукой хохочущую девушку в сарафане и платке, а второй — придерживая грабли, переброшенные через плечо.

Затем прабабушка доставала из кожаного планшета медали и ордена прадеда. Каждая была завернута в отдельную цветастую тряпочку. Баба Аня разворачивала тряпочку и передавала медали нам, чтобы мы показали их всем по кругу. А пока собравшиеся почтительно разглядывали ордена прадеда, баба Аня рассказывала, где и за какие заслуги Иван Петрович был награжден медалью, а где ему пожаловали орден.

А все слушали, вглядываясь в жёлтые или серые, потемневшие от времени кружочки, и слушали… точно слышали, далекой грохот канонады, хор голосов солдат, идущих в штыковую… нарастающий свист снарядов, что вот-вот…

Потом прабабушка доставала из специального кармашка старого планшета небольшой бумажный треугольник. Аккуратно, словно «дремучую» реликвию в музее, она разворачивала его.

Письмо.

Как его так сворачивали и почему не клали в конверт? Мы всегда этому удивлялись, но прабабушка отвечала, что так быстрее и мороки меньше.

Наступала тишина.

Если кто-то начинал шептаться, баба Аня так грозно «зыркала» из-под бровей, что, даже если у тебя вдруг образовалось срочное дело, самое срочное на свете, ты все равно замолчишь и будешь слушать.

«Анечка. Любимая моя Анечка! Я боюсь».

В этот момент баба Аня очень грустно улыбалась.

«Мы идем в атаку. Ночь. Они злые, как черти…»

Я иногда закрывал глаза и представлял себе грязный окоп, беспокойную ночь вокруг, вдалеке выстрелы и взрывы. Вспышка осветительной ракеты. А прадед, согнувшись калачиком и разложив на коленке тетрадный листок, чиркает на нем огрызком карандаша.

«И мы злые, как черти. Их больше. Но мы злее…»

Прадед писал это письмо отрывисто. Слово, точка, еще пара слов, опять точка. Бабушка рассказывала, что и говорил он так же. Четко и отрывисто. Ёмко. Жил так же ёмко.

«…Я люблю Вас, мои родные. Поцелуй за меня Коленьку, Машеньку, Танечку и Никиту…»

Дед Иван никогда не писал с фронта. До той самой ночи. До этого письма. Единственный раз он взял листок бумаги и быстро начертил чернильным карандашом сокровенные строки.

А бабушка никогда не читала следующую строчку. Я потом, много позже, увидел её.

«Я чувствую. Мое время при…»

Строчка была перечеркнута ровной линией. Прабабушка не могла её прочитать, не получалось все долгие годы. Мешали слезящиеся глаза.

«Жди меня. Тогда я вернусь. Жди!»

В той ночной атаке прадед погиб. Немцев все же было больше.

Но она ждала. Ждала семьдесят три долгих года. И не было для бабы Ани ничего важнее того, чтобы ждать.

Несколько лет назад её не стало. Она закрыла глаза, сжимая в руке потертый, желтый от времени треугольник бумаги, и больше их не открыла.

Мама говорила, что за ней пришел прадедушка, невидимый ни для кого, кроме бабы Ани. Он взял её за руку и увел туда, где они вновь станут молодыми, где им будет светить солнце и где они обретут то счастье, которое у них отняла война…

Она дождалась.